«Я служил в авиации. Была директива летно-подъемному составу не записывать выше 18 рентген, а инженерно-техническому выше 10», – Олег Адамов, ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС

– Спасибо!

– Должен был быть второй гость – глава городского комитета «Чернобыль» – Олег Семенович Адамов, который также непосредственно участвовал в тех исторических событиях 86 года. Но если вы больше по научной части, то Олег Семенович являлся непосредственным участником ликвидации. Но пока чего-то он припаздывает. Надеюсь, подойдет. Поэтому начнем с вас, как говорится, Борис Викторович.

– Давайте.

– Расскажите, пожалуйста, когда и как вы лично попали в радиационную зону.

– В радиационную зону я попал по приглашению моих коллег-генетиков, с которыми мы работали до того, как говорится, на малозагрязненных участках с природной, естественно, радиоактивностью. Ну и поскольку действие радиации связано с генетикой, их пригласили. Они, в свою очередь, пригласили нас, поскольку мы были в то время достаточно квалифицированными специалистами по изучению влияния меньших доз радиации на растения и животных. Я работал тогда в Коми научном филиале Академии наук в Сыктывкаре. На это время, значит, москвичи тоже из другого несколько института экологии пригласили нас на экспертизу в Сирию. В Сирии мы там определяли место, где можно строить АЭС, но так ее и не построили. Мы там в это время работали. В мае мы там еще... Мы уехали где-то в декабре, значит, в мае нас не было, а потом в сентябре уже... вернее, срочно отозвали меня для того, чтобы потом ехать в Чернобыль. Я приехал вместе с группой ребят, мы, значит, заехали в Чернобыль…

– Правда ли, что в 1986 году людей забирали как будто бы на войну? Увозили мужчин старше 35-ти, у которых было двое детей, шла тихая мобилизация? Набор бойцов проводили через военкоматы, затем быстро переобучали и отправляли в Чернобыль? Кто тогда был нужен? Люди вашего размаха, размера, которые занимались наукой, или в первую очередь брали тех, кто непосредственно руками должен был разгребать?

– Значит, да. Считалось, что радиация действует на молодых, поэтому брали уже людей в возрасте, поскольку эффект действия радиации был... они переносили легче все это дело. Это вполне оправдано. Пока я не буду об этом говорить почему, но, тем не менее, это было так. Поэтому приглашали людей, которые уже имели и опыт работы какой-то на производстве, ну и кого могли, а молодых пока оставляли, чтобы не облучать.

– Когда произошел взрыв реактора, правда ли, что никто не знал, что делать? Не знали, как проводить дезактивацию огромных производственных помещений, энергоблока и все находили в растерянности дичайшей? Я добавлю, что Горбачев на 19-й день выступил с официальным заявлением.

– Да, совершенно верно. Там как раз было воскресенье, суббота, никого не было. Ну и был там, забыл сейчас фамилию, который долгое время там работал и возглавлял. Тоже член-корреспондент, по-моему, не академик еще. Что делать – не знали. Почему? Потому что все горит, везде радиация, с одной стороны. С другой стороны, выбросы, выбросы огромные. Как? Что делать для того, чтобы прекратить горение? А температура там была очень приличная. Надо было решать срочно вопрос. Поэтому вопросов была, конечно, куча. Что делать никто не знал.

– Какая стояла перед вами задача, когда вы туда приехали?

– Перед нами стояла задача, поскольку мы знали, у нас был опыт работы на уровнях с малыми дозами, необходимо было определить, как действуют большие дозы и на растения, и на животные, и на человека. Поскольку у нас некоторые ребята, ну, не врачи, а занимались медики тоже были, они работали, значит, с людьми, которые там были, определяли у них, что происходит в крови, какие аберрации. Вот этими вещами тоже наши ребята занимались.

– Появился второй гость, подошел Олег Семенович Адамов. Олег, проходите сюда, пожалуйста. Присаживайтесь. Олег Семенович Адамов, глава городского комитета «Чернобыль».

– Краевой уже десять лет.

– Уже краевой комитет. Глава краевого комитета «Чернобыль». Можете познакомиться. Вот профессор, доктор биологических наук, Борис Викторович Тестов, рассказывает нам о том, какие задачи он там решал.

– Я слышал, ехал с мероприятия как раз.

– Олег Семенович, я вам... Сейчас мы закончим тогда с Борисом Викторовичем. Я вам задам вопросы по цифрам, по тому, как сегодня чувствуют себя ликвидаторы Чернобыльской аварии. К каким результатам вы пришли, когда непосредственно на месте стали работать? Насколько велика была доза облучения для тех людей, которые там работали?

– Собственно, людьми-то мы не занимались. Людьми занимались врачи. Мы занимались животными. Ну, там дозы были... Собственно, есть два варианта. Один вариант тех, кто был на пожаре и непосредственно получал дозы от реактора, а мы занимались на более отдаленных территориях, там, где жили животные, они там тоже приличные дозы получили. Но примерно так – 1 рентген можно было получить минут за двадцать, допустим, той же мышке. Примерно такие дозы.

– То есть для здоровья человека вред, в общем-то, был существенен?

– Был существенный. Совершенно верно.

– Какой силы был сам взрыв? Вот люди спрашивают сразу же. Слушатели подключились и спрашивают. Как я понимаю, совсем не той, что показывают взрывы по телевидению.

– Конечно, потому что там взрывались бомбы, и выделение энергии было в каком-то пространстве, правда, локальном и достаточно большое, а тут, когда взорвался, образовалось два огромных облака. Одно пошло на Россию, а другое – на Белоруссию. И вот эти облака несли радионуклиды, которые распространились по всей земле. Тут трудно сказать, но порядка 10–50 тысяч, по-моему, были дозы в облаке, поэтому некоторые люди попали в это облако и погибли.

– Ужасно. Вопросы вам, уважаемые гости. Олег Семенович, можете подключаться. Борис Викторович, когда эти события случились, вы тогда, участвуя, знали, что приуменьшались масштабы катастрофы и замалчивались размеры беды?

– Нет, не знал, и никто не мог знать. Почему и до сих ведь люди не совсем понимают, как действует радиация. Очень много мнений. Поэтому прогнозировать было очень трудно, а там была паника сплошная, потому что думали, что, собственно, это нанесение ущерба украинской нации, и они вообще вымрут.

– Я включусь в разговор.

– Да, Олег Семенович.

– И, полагаю, что здесь подоплека вопроса несколько другая. Первые ребята, которые у нас прилетели, у них были зафиксированы дозы до 50 рентген. Потом, когда их отправили в госпиталь Бурденко в Москву, они там длительное время находились на лечении. После этого была просто директива. В частности, я служил в авиации. Была директива летно-подъемному составу не записывать выше 18 рентген, а инженерно-техническому выше 10. Вот, наверное, я так понимаю, о том, что замалчивалось. Потом, надо сказать, что в 1986 году я как раз 18 июня по 6 августа 1986 года был. Значит, у нас не было даже индивидуальных накопителей. То есть у нас дозу мерили просто-напросто по трем точкам: щитовидка, паховая область и щиколотки. Специально назначались на эти должности ребята со Средней Азии, которые, в принципе, не представляли себе, что такое цена деления прибора, пределы измерения и так далее. Он смотрит: стрелка 0,7 – он пишет 0,7. А то, что там надо на коэффициент умножить на 1, или на 10, или на сколько-то – на это не обращали внимание. Ну а сам он в журнал записал. На вертолетах проверяли уровень радиации по пяти точкам: двигатель, редуктор, кабина экипажа, пассажирская кабина и шасси. Тоже средние показания, хотя, в принципе, больше всего сосали, как говорится, всасывали в себя вот эту радиационную пыль все-таки двигатель и редуктор. У них там очень сильное было повреждение. Причем я вам скажу, в этот период как раз мне пришлось выполнять распоряжение по отправке двигателей с различной наработкой на Воронежскую атомную станцию для обследования. Мы 40 двигателей сняли вертолетных. У последних была наработка в течение трех дней. Это вертолеты в Ленинградского военного округа прилетели после Афганистана. То есть, ну, сколько там часов? Ерунда. По всем по ним потом пришло заключение, что к дальнейшей эксплуатации они не пригодны в виду усталостного разрушения металла. То есть надо понимать, что авиационный двигатель, там у них все-таки металл непростой, не какой-нибудь, а все-таки там сверхпрочный, сверхтвердные материалы применялись. У них был диагноз один, то есть техника даже не выдерживала, не то, что люди.

– Я, несмотря на то, что мне было девять лет, помню... Вот вы заговорили про авиацию. Там был случай, когда вертолет, облетая реактор, зацепился за... Напомните, пожалуйста, как это было.

– Могу напомнить. Это уже после моего отъезда. Когда строился объект укрытия, в народе его саркофагом называли, значит, там для строительства были установлены два башенных крана, которые двигались по рельсам, как на обычной стройке. В конце рабочего дня стрелы их с тросами должны были разворачиваться в разные стороны. В принципе, на картах это отмечалось. К сожалению, очередная человеческая безответственность, халатность привела к тому, что стрелы оказались во внутреннем положении, и когда вертолет вылетел на разведку, а вылетали разведчики погоды где-то в четыре часа утра, то есть еще достаточно темно, потому что украинские ночи не то, что наши, там глаз выколи. Экипаж просто не увидел тросики, за которые просто лопасти обрубились.

– Погибли люди, да?

– Люди погибли. Он упал рядом с реактором, люди погибли.

– Борис Викторович Тестов, напомню, профессор, доктор биологических наук, у нас в гостях. И глава краевого комитета «Чернобыль», участник тех исторических событий, Олег Семенович Адамов. Вопрос такой вам, господа… Скажите, пожалуйста, чем еще осложнялось все то, что происходило, помимо паники, как сказал Борис Викторович, как сказал Олег Семенович, никто ничего не понимал по тому, как начислять коэффициенты по облучению. Что еще мешало нормальной и адекватной работе и принятию скоординированных и быстрых решений?

– Я как ликвидатор отвечу. Значит, вначале по стандартной инструкции пытались заставить одеть химкомплект, противогаз, потом перешли на респираторы, в которых, в принципе, в июне месяце там работать было невозможно.

– Жара была дикая?

– Да, под 35 градусов жара. Плюс от проникающей радиации, коллега подтвердит, не защищает резиночка.

– Пыль, имеется в виду, капли воды.

– Пыль, да. А от гамма-излучения оно не защитит. Поэтому, в принципе, потом стали от этого избавляться. Вот этих марлевых повязок, которые в народе назывались лепестками, их не хватало. Многие просто, когда работали, особенно шахтеры и на площадках в жару, она очень быстро тоже приходила в ничто, то есть средства защиты индивидуальной снимались и порой просто даже люди незащищенно работали, но они понимали, что работать надо. Кстати, наши кизеловские шахтеры там тоже активно... Шахтеры с нашего Кизеловского бассейна, с Кузбасса, с Донбасса.

– 4500 человек.

– У нас... вы имеете в виду?

– За время ликвидации с 1986 по 1989 годы с Пермской области там побывало, да, насколько я понял?

– Да, но вы опять немножко ошиблись. Не по 1989-й, а последние работы в декабре 1990 года закончились, то есть это почти пять лет. С области, да, почти 4500. Это было только призвано из резерва. Это так называемые партизаны.

– А шахтеры под реактором что делали?

– Надо было подушку бетонную сделать для того, чтобы это атомное топливо случайно не ушло в землю и с подземными водами не попало куда-то в Припять и дальше... Видите, там и обваловку делали вначале, пока не было дождей, для того чтобы случайно радиоактивную пыль не смыло в Припять, Припять в Днепр, Днепр в Черное море, то есть это цепочка, это экологическая катастрофа могла быть просто непредсказуемая.

– Борис Викторович, ваше мнение по поводу того, чем все это осложнялось на месте работы и какие там вы предпринимали шаги, что делали.

– Очень много было привлечено ученых, но, собственно, не было плана, а что же надо делать, то есть к такому просто не был готов научный мир, поэтому много было очень организаций, много было своих планов, но какого-то нормального плана, допустим, не было. Один из примеров. Рыжий лес. Самый загрязненный участок, где лес вначале порыжел, потом пожелтел, порыжел, а потом вообще хвоя упала. Ну, и вместо того, чтобы посмотреть, а что же дальше будет, кстати, они восстановились, стали его просто-напросто убирать и закапывать в землю. Рыли траншеи, в эти траншеи складывали. А потом на следующий год, когда поняли, что вода высокая и все это может идти в реку действительно, снова стали выкапывать. Вот таких вещей была масса. То есть не было хорошей тактики. Никто не мог предсказать, что же надо делать. Сейчас, когда опыт есть, можно о чем-то говорить. А раньше ведь этого не было, и плана не было. Поэтому все работали бессистемно. Конечно, собирались, обсуждали, что делать, но плана не было.

– А сейчас вам как к профессору вопрос: план есть в случае повторения ситуации?

– Сейчас, в частности, я составил план. Правда, у меня там особое мнение, как говорится. На самом деле, я бы сейчас справился с этим.

– Спасибо вам большое за ответ! Олег Семенович, я бы хотел с вами пройтись по цифрам. Сколько сейчас в нашем регионе проживает непосредственных ликвидаторов чернобыльской аварии и вообще людей, связанных с ЧС.

– В принципе, у вас достаточно правильные цифры были в анонсе. Я это слышал. По данным министерства соцразвития у нас в регионе всего льготополучателей 2300 человек. Сюда входят и инвалиды чернобыльской катастрофы, и ликвидаторы 1986–1987 годов. Они разделены на 1988–1990 годы. То есть как бы две группы по категориям.

– Правда ли, что сегодня некоторые ликвидаторы лишены социальных льгот?

– Ну, скажем так, есть отдельные вопросы, которые требуют решения. Недавно, 5-6 апреля, у нас был Международный Чернобыльский форум в Москве. Я там представлял Пермский край. Мы выработали резолюцию, которую передали через представителей Государственной Думы в вышестоящие, как говорится, органы для рассмотрения. Ну, надеемся. У нас переговоры ведут на региональном уровне постоянно вот тоже об этих социальных, как говорится, льготах, если так можно еще говорить, или как сейчас модно говорить – мерах социальной поддержки.

– Как государство заботится о вас? Если можно вкратце. Сегодня как проявляет заботу свою?

– Как заботу проявляет?

– В двух словах.

– Чернобыльский закон о социальной защите граждан, подвергшихся радиационному воздействию на Чернобыльской АЭС, который в 1991 году Борис Николаевич Ельцин подписал, за это время претерпел 44 изменения, и все не в лучшую сторону. Единственное, что в 2012 году наконец-то Владимир Владимирович Путин подписал закон, который наконец-то был создан национальный радиологический регистр, в который обязаны фиксировать и ликвидаторов, и детей первого, второго поколения, и должно быть пожизненно медицинское сопровождение. С этим, кстати, у нас проблемы на всех участках.

– У нас все меньше, и меньше времени остается, но я не могу не задать вам еще два вопроса. Первый вопрос профессору Борису Викторовичу Тестову. Скажите, пожалуйста, когда там можно будет жить? Замечены ли какие-то серьезные изменения с животными? Это вам последний вопрос, ну, и потом будет еще один завершающий.

– Нет, на животных… ну первые два года были изменения. После не были. Они адаптировались просто-напросто. Поэтому каких-то последствий чернобыльской аварии, я думаю, на людях не скажется это дело.

– То есть человеку практически безвредна вся эта радиация?

– Она не совсем безвредна. Там действовала не только радиация, а и температура. Почему погибли только те, кто участвовал на пожаре? Больше смертей-то особо не было.

– Это от лучевой болезни, я вас, извините, перебью, но я не согласен в том плане, что если период полураспада стронция-90, который больше всего вреден человеческому организму, 30 лет, мы это как раз сейчас наблюдаем, то у плутония он доходит до 150 000 лет. Если взять другие радиоактивные нуклиды, то там цифры тоже впечатляющие.

– То есть вы до сих пор фоните?

– Да.

– А вы?

– Так тяжелые элементы. Мы не знаем просто-напросто. Была, оказывается, тоже, кстати… Вот профессор тоже, наверное, не знает, была секретная директива, которая даже, оказывается, определяла, что члены семьи, которые... Почему льгота была у членов семьи на те же услуги ЖКХ и на жилплощадь? Оказывается, вот эти тяжелые элементы они передаются членам семьи, с которыми вы постоянно находитесь в непосредственном контакте.

– Господа, вопрос завершающий. Как бы вы поступили, случись авария подобного масштаба сейчас, зная, через что вам придется пройти и что пережить? Первый вопрос. Как считаете, нынче бы получилось так, что вот это поколение, которое сегодня живет в современной России, пришло бы и поступило бы так же, как вы в свое время?

– Нет, конечно. Народ не стал бы так поступать, потому что все-таки сейчас знают, что такое радиация, как она действует. Поэтому, конечно, такой бы неразберихи не было, и средств, и жертв было бы гораздо меньше.

– Это взгляд был профессора. Ваше мнение Олег Семенович.

– Я не уверен. Наше поколение... Мы действительно являемся детьми своих родителей, которые прошли через войну, и мы бы, наверное, по-другому действительно не могли бы поступить. А вот мы сейчас часто встречаемся с молодыми ребятами, для них глаза открываются. Они просто об этом не знали, они это не видели и, естественно, не осознавали то, что сделали мы. Для них существует достаточно большой разрыв между ветеранами Великой Отечественной войны и ими. Вот прослоечка – это чернобыльцы, афганцы, чеченцы – вот эта категория людей, которая значительно ближе им по возрасту, она немножко выпала из обоймы преемственности поколений в плане военной патриотики. Сейчас вроде к этому возвращаются, но не знаю, посмотрим, время покажет.

– Спасибо вам большое, что пришли сегодня на «Эхо Москвы» в Перми. Напомню, в гостях у меня были участники событий 1986 года, когда произошел взрыв на Чернобыльской АЭС – профессор, доктор биологических наук, Борис Викторович Тестов; и глава краевого комитета «Чернобыль», участник тех исторических событий, Олег Семенович Адамов. Спасибо вам большое! Надеюсь, что когда-нибудь мне удастся с каждым из вас устроить отдельные эфиры, потому что вы говорите очень много интересных вещей. Спасибо, что пришли!

– Спасибо! Всего доброго!

____________________

Программа вышла в эфир 26 апреля 2016 г.