«Страховые компании ну просто бесят и выводят из себя. Я согласен — приди ко мне, да, мы могли бы быть союзниками, это не вопрос, я не оголтело против них. Но приди ко мне профессионал, ткни меня носом…», — Александр Раев, зав. отделением МСЧ №9

– Добрый день, Ирина Владимировна!

– Я занимаюсь темой здравоохранения более тридцати лет. Вот убейте меня, я не понимаю, зачем в условиях российской жизни это ОМС. Вот почему мне, профессиональному пациенту, почему мне хорошо от того, что эта система есть? Даже мне кажется, что она мне мешает. Это вообще что? Вот вам это зачем? Это с какой целью все это делается?

– Ирина Владимировна, как всегда, видите ли, цели благие. И когда создавалась эта система ОМС, предполагалось так, что за каждым пациентом пойдут деньги в то медицинское учреждение, которое выберет пациент. Естественно, пациент старается выбрать лучшее медицинское учреждение, лучше оснащенное, где, скажем, больше квалифицированных врачей и где ему окажут квалифицированную помощь. Естественно, это ЛПУ будет получать и соответствующее вознаграждение, ну то есть финансирование. И чем больше пациентов, тем больше финансирования. Какие-то другие лечебные учреждения, которые, скажем так, не на очень качественном и не на очень хорошем уровне осуществляют медицинскую помощь, они будут игнорироваться.

– Замечательно! А если в районе только одна районная центральная больница, и дальше что?

– А дальше кому как повезет.

– Хорошо.

– Но на сегодняшний день, по крайней мере… Районы, вы имеете в виду, города или Пермского края?

– Я говорю про граждан Российской Федерации, проживающих в городе Перми, в селе Усть-Черная Гайнского района, в городе Лысьва или село, условно говоря, Фоки Чайковского района, какая разница?

– Ну больше повезет, конечно, тому, кто живет ближе к центру.

– Но система-то для всех одинаковая.

– Так система для всех одинаковая, но она, к сожалению, многое не учитывает, не учитывает наши дороги, не учитывает нашу протяженность, не учитывает характер и структуру пациентов, и каким-то образом, чтобы сконцентрировать вот эти вот районные, вернее, небольшие населенные пункты вокруг какого-то центра… Ведь раньше было очень здорово, когда работала в советские времена… Я не из-за каких-то ностальгических дел, я в свое время был, извините, антисоветчиком. Но, тем не менее, я не могу огульно все охаивать. Была доступность в каком плане: я неоднократно, например, сам летал на вертолетах, была санавиация.

– Конечно.

– Да, особо денег не жалели, не считали, и мы в самые отдаленные уголки либо сами забирались, либо, если мы там работали, то мы на себя вызывали квалифицированную помощь. Конечно, очень здорово, о чем говорить. Был транспорт соответствующий. Как-то вот все в комплексе это нивелировало то, о чем вы говорите – удаленность и невозможность.

– Ну то есть люди, которые занимаются, занимались советским здравоохранением, они видели, у них где-то дома или в кабинетах, где-то на стенке была карта этой страны и они предполагали географию этой страны и где вообще он, откуда, куда, сколько километров, так ведь? Сегодня людей, которые занимаются финансированием здравоохранения, есть такое впечатление, что они не знают, в какой стране это происходит, или как?

– Нет, самый острый вопрос – это как раз вот финансирование здравоохранения. Система ОМС подразумевает оплату того или иного страхового случая для той или иной больницы или поликлиники. И все было бы ничего, если бы не возникли между системой, скажем, территориальными фондами обязательного медицинского страхования и лечебными учреждениями такие финансовые прокладки, как частные страховые компании.

– Это вообще, это я вообще не понимаю, а они зачем?

– И вот тут-то денежки начинают считаться.

– Ага.

– Каким образом? А таким, что совершенно жуткие штрафные санкции. За что? Не за качество лечения, не за высокий профессионализм. Вот чтобы не быть голословным, что я такой вот умный или вредный, или еще что-то…

– Давайте. 

– Серьезная организация, которая называется Счетная палата Российской Федерации, например, в 15-м году они выступили с критикой страховщиков и в их сообщении говорилось: «Страховщики штрафуют больницы и поликлиники не за настоящие нарушения, а за то, например, что в записи врача диагноз написан неразборчиво, или запись врача неинформативна, или посещение не обосновано». И штрафные санкции достаточно серьезные.

– Или написана аббревиатура.

– Аббревиатура.

– Вот, например, ИБС, а не ишемическая болезнь сердца. Везде можно ИБС, кроме этих бумажек.

– Значит, если кардиологов придет проверять кардиолог, ему объяснять ничего не надо будет. Если придет проверять, извините, проктолог, ни в коем случае не хочу умалять, что проктолог не знает, что такое ИБС, но ему будет, наверное, немножко сложнее эту аббревиатуру оценить.

– А зачем проктологи контролируют кардиологов? Вы меня не пугайте. Я хочу, чтобы с кардиологами было все в порядке.

– Это хороший вопрос. Это хороший вопрос, но не по адресу, абсолютно.

– А гинекологов кардиологи контролируют?

– Да, кардиологи, терапевты. Вот опять же, сошлюсь, например, вице-мэр по вопросам Москвы, по вопросам социального развития Леонид Тряпичников говорит, что работают в штате страховых компаний – не совсем, может быть, согласен, не все – но неудачники или несостоявшиеся врачи. И кто проверяет? Вот от «Единой России» Сергей Дорофеев. Казалось бы, «Единая Россия», почему нет? Предложил, чтобы экспертизу независимую проводили некоммерческие организации, и, в частности, скажем…

– Профессиональное сообщество.

– Сообщество профессиональное, да. Чтобы экспертами в страховых компаниях работали из, допустим, представителей российского кардиологического общества, или российского общества неврологов, ну и дальше по списку, сколько есть. Но там работают профессионалы высокого класса. Значит, сослаться можно на Леонида Логвинова, который входит в список при московском городском фонде ОМС. Кто, например, сможет проверить мою работу? Только человек с похожим уровнем компетенции. При этом сам Леонид Логвинов возглавляет московское городское общество урологов.

– Да.

– То есть, есть ревизоры, которые могут быть членами врачебных объединений, эти ревизоры. Понимаете, то есть меня проверяет, скажем, гинеколог, такой, скажем, с определенным стажем, с определенной компетенцией, и если, извините, он находит мой косяк…

– Ну Падруль к вам пришел. Вот пришел Михаил Михайлович, есть вопросы будут?

– Вот пришел…

– Когда он скажет: «Саша, ты что сделал?»

– Значит, если я накосячил, я от Михаила Михайловича Падруля, несмотря на наши взаимоотношения дружеские, товарищеские и теплые, и я получал от него, и я это дело получу заслуженно. Либо он скажет: «Нет, ты знаешь, здесь у нас сделано все, давай будем бодаться со страховой компанией, поскольку они здесь неправы и штрафные санкции здесь совершенно неприемлемы». Вот это одно из основных – чтобы экспертизу вели. Я неоднократно общался с зарубежными коллегами в Америке, в Англии, несколько раз в Израиле, когда там проходил стажировки. Значит, не содержатся вот эти вот финансовые прокладки и наемники непонятной квалификации. Возникает какой-то экс-визитный случай, не дай бог, летальный еще – приглашается авторитетный специалист в этой области, и он может быть и ученый, может быть практический врач, но он авторитетный специалист в области и он разбирается – всё, и его заключение является приемлемо, скажем так, провинившейся стороне. Это эксперт, это профессионал в своем деле. Но когда меня проверяют, не мой профессиональный уровень или качество моей лечебной работы, или качество моих операций и моих коллег люди, которые несоизмеримо далеки от самой специальности, я про квалификацию не говорю, может быть он хороший терапевт, может быть он хороший кардиолог, вполне может быть. Но почему он меня проверяет, гинеколога? Как он может оценить? И качество лечения не оценивается.

– О! И смотрите, что получается: здравоохранение оказывается в нашей стране совершенно уникальной отраслью. Невозможно представить, чтобы, допустим, к моторостроителям пришел контролировать качество моторостроения ну очень хороший специалист по тяжелой артиллерии.

– Абсолютно верно.

– Это невозможно, потому что если это такую комиссию для контроля кто-то организует, то тот, кто это придумал, немедленно пойдет в систему здравоохранению конкретно к психиатрам. Почему невозможно представить себе, чтобы специалист по растениеводству смотрел, как производится свинина или говядина, или перепелов? Это невозможно, потому что это идиотизм, это считается идиотизмом в любой отрасли, кроме здравоохранения. И это первый вывод, к которому мы пришли. Короче, нужен врач.

– А вы понимаете, что нас еще – и меня, и моих коллег – больше всего выводит из себя? Я, как заведующий отделением, отвечаю за работу, естественно, основное мое – это лечебная работа, чтобы была оказана квалифицированная помощь, чтобы пациенты выздоравливали. Причем, кстати, в отношении выздоровления пациентов: у нас такая установка, не нами установленная, что, допустим, после операции, скажем, эндоскопической, я пациента должен держать на кроватке не меньше четырех дней.

– Зачем?

– Продержу три дня – не получим мы 100% того, что мы потратили, не получим. Я должен держать человека.

– Подождите, эндоскопическая операция у вас – это сутки, ну двое максимум, но четыре-то зачем?

– Да, конечно. Но ответа ни у кого нет. Зачем? И я начинаю убеждать этого человека, что он все-таки не то, чтобы неизлечимо болен, но вот как-то чтобы было ему лучше, надо ему проваляться на коечке четыре дня. Или консервативное лечение, допустим, не требующее оперативного. Вот поступила дама с угрозой прерывания беременности. Где-то за два-три дня мы сняли угрозу, всё, перспективы хорошие, оценили. Нет, не меньше шести дней.

– Чтобы она лежала и переживала?

– Вот, да, чтобы она нахваталась внутрибольничной инфекции.

– Что у нас на самом деле, на самом-то деле у меня что-то не так.

– Да, наслушалась чего-нибудь, где-нибудь, как-нибудь, испортила себе настроение и завела свою спокойную матку и всё отсюда следующее. Нет, но я ее убеждаю, что «не меньше шести дней, дорогуша, только после этого ты можешь быть здорова». У меня на этой койке может пролечиться еще один человек.

– Конечно.

– Что еще выводит из себя? Я постоянно проверяю истории болезни, список вот, страховая компания такая-то, такая-то, такая-то, требует истории на проверку. И по структуре моей проверки минут… Вернее, в процентах, скажем, процентов 10-15 у меня уходит на то, чтобы оценить качество лечения, а все остальное уходит на то, чтобы она посмотрела: так, здесь подчеркнуто или нет, здесь хронология соблюдена или нет, здесь разборчиво написан диагноз, или какое-то пожелание или нет, вот потому что именно за это и именно это контролируется. Затем существует такое понятие, как стандарты лечения. Ну их тоже не боги сочиняли. В конце концов, вы знаете, я отнюдь не без мании величия, но как-то я уже могу оценить. И мое мнение, да, мое мнение совпадает с мнением многих моих коллег, что вот эти вот составляли люди, может быть достаточно далекие от практики. Там есть масса… Вот такая-то болячка – стандарт лечения такой-то, и первое, второе, пятое и десятое, вот все надо выполнить. Из этого первого, второго, пятого, десятого – от пятого до десятого не нужно, ну совсем не нужно. Это не влияет ни на качество лечения, это не влияет на постановку диагноза, на прогноз, ни на что, не надо, зачем тратить? Больница же сейчас оплачивает, это денежки больницы, вот, извините, в которой мы живем и в которой мы заинтересованы, чтобы наша больница эти деньги получала. И вот эта вот ситуация просто ну какая-то совершенно дикая.

– Скажите, пожалуйста, вот я по вопросу ОМС, вот эта тема, вот я эту тему знаю, грех сказать, 21 год. Первый же скандал описан мною, первая посадка в ОМС – описывала тоже я. И я очень хорошо помню, все как начиналось, это всегда было с какими-то скандалами, с финансовыми аферами, с какими-то безобразиями бесконечными. И вот, пожалуйста, с одной стороны, идет сокращение ЛПУ, коек, врачей, безумное сокращение. При этом голод страшный, вы знаете, какой голод врачей. И при этом, вот то, что говорите, распыляются деньги ну просто из-за профессионального менеджмента, со стороны этих самых ОМС. Александр Борисович, у меня вот какой вопрос: есть такое понятие – «уникальный исполнитель». Вот если есть какой-то уникальный специалист по строительству космодромов и тогда можно, наверное, не устраивать конкурса, чтобы дать этот заказ от государства. А вот ОМС, вот в чем такое уникальное в этой самой системе ОМС, что никто кроме него не может делать то, что они делали. Вопрос такой поднимался?

– Можно я, опять же, сошлюсь на авторитетного человека?

– Ага.

– Это сенатор Сергей Калашников.

– Ага.

– Был круглый стол «Обязательное медицинское страхование: нужно ли что-то менять?» И Калашников задал вопрос: «В чем уникальность фонда ОМС? Какие задачи может решать только он один?» Ответа не дал ни один из участников.

– Какая прелесть!

– Да, сенатору осталось только констатировать: все звенья сегодняшней системы здравоохранения заинтересованы в том, чтобы человек болел много и долго. Это выгодно всем, не выгодно только обществу и людям. И никто ничего менять не хочет, всех все устраивает, кроме пациента. Давайте сразу договоримся, базовое страхование – это когда от ангины лечим, а на лечение сердечнососудистых заболеваний, извините, нет денег. Хотя вот, заметьте, то, что мы говорили про Советский Союз, в 78-м году на конференции в Алма-Ате…

– Да, да.

– ВОЗ признала наше здравоохранение лучшим в мире.

– Это я помню хорошо, это еще Сергей Германович любил вспоминать это место. Это действительно, так оно и было.

– Да. А дальше вопросы финансирования, опять же, если к ним вернуться. Недофинансирование, вы знаете, два с половиной миллиарда.

– О! А вот это очень интересно! Я тут где-то в начале недели смотрю, лежит одна из пермских газет. И там интервью с руководителем ОМС с дивным заголовком: «Финансирование более, чем достаточное». Вообще, у нас 26 миллиардов финансирования и прокуратура сказала: «Ребята, у вас недофинансирование на два с половиной миллиарда, у вас куче больниц на зарплату денег не хватит».

– Аналогию хотите?

– Это же ужас.

– Аналогию хотите?

– Ага.

– А мечты сбываются только у кого?

– Да.

– Только у них. Всё.

– Так вот скажите мне, пожалуйста, как это может быть так?

– Существует…

– Секвестр туда, сюда, пятое, десятое – всё, 26 миллиардов. И выяснилось, что двадцать с половиной миллиардов коту под хвост. Это как? А куда деньги-то делись? Почему это вообще произошло?

– Да это любопытно всем, куда делись. А как они делись? Это понятно.

– Ну давай.

– Существуют так называемые базовые тарифы.

– Так, тарифы.

– Допустим, есть болячка.

– Так.

– Лечение этой болячки, ну усреднено, стоит… Вернее, прошу прощения. Есть база, базовая какая-то сумма, есть болячка, лечение этой болячки стоит: базовую сумму умножают на коэффициент либо сложности этой болячки, либо сложности методов ее лечения. То есть коэффициент может быть единица, может быть больше единицы, чаще он значительно меньше единицы, и на этом экономятся очень деньги.

– Ну это все очень условно.

– Более того, коэффициенты плавно снижаются. Я боюсь вам переврать, на сегодняшний день он 19000, базовый тариф. Где-то года два назад он, по-моему, был 24000, 22000-24000. И плавненько он ползет вниз. Ясно, что если умножить базовый тариф на единичку, или еще коэффициент меньше единички, то, соответственно, сумма какая-то вот вам и сэкономилась. Затем, на чем бы больница могла экономить. Тоже, если вернуться, скажем, к стандартам вот этим. То, что не нужно – вот приходит эксперт, ему не надо быть гинекологом, пускай он, скажем, у нас травматолог, окулист, и берет бумажечку, а на ней написано: эта болячка лечится так, так, так, так, так, столько-то пунктов. О-па! – у вас нету здесь анализа крови на третьи сутки. Да не нужен он мне. Ну ладно. А вообще его надо. Значит, денежка отсюда уходит, опять же, из больницы. И все, намертво. Вы понимаете, возможно, вот тоже за границей, там тоже стандарты есть, безусловно. И стандарт, кстати, штука очень хорошая, если он грамотно написан, он защищает врача. Вот да, я по стандарту пролечил – не получилось, больной либо инвалидом стал, либо выздоровел, либо помер. Но я придерживался этого стандарта. Вот наши стандарты как бы обещают быть лучше. И еще Петр Первый в свое время говорил: «Не держись уставу, аки слепой плетня». Если видишь какой-то разумный момент, пожалуйста, отклонись. Вот здесь я не берусь говорить по российскому здравоохранению. Например, на Западе можно отойти от стандарта, если у тебя есть ссылка на авторитетный источник. Но когда придет меня, опять же, офтальмолог – да простят меня офтальмологи, вот привязалось оно ко мне – проверять, они же не будут интересоваться – почему, какой журнал я читал авторитетный, что я взял, да и изменил вот в этом стандарте что-то.

– Нет, с офтальмологом – это хороший пример.

– И вот вам штрафные санкции. А штрафные санкции очень суровые и очень серьезные.

– Ну это, говорит, по принципу – приходит офтальмолог, да вы, говорит, гинеколог, говорит? Нет, говорит, но посмотреть могу.

– Но посмотреть могу, да.

– Вот, это, кстати, этот самый контракт. Понимаете, вот грех, конечно, иронизировать, но у меня недавно рассказывал очень сильный хирург в Закамске, там лет 40, потрясающий, настоящий, такой настоящий, вот типа вас, такой непрерывно режущий. Так он сказал, за что оштрафовали врача по поводу смерти человека. Значит, доктор Ермаков, выяснили, что мы друг друга знаем этого человека.

– Была замечательная статья, я ее читал.

– Да, это прекрасная была статья по поводу ОМС, и называлась «ФОМС – птица хищная». Так вот, пример: поступает человек, очень старый, очень больной, с очень тяжелой ситуацией, связанной с кишечником. И человек, операция не помогла, человек погибает и нет ни одного человека в контролерах, которые сказали бы, что вот, что называется, вот срок пришел. Все врачи сделали, все в порядке, все нормально, претензий к врачам нет – оштрафовали врачей. Вопрос: за что? А это была срочная госпитализация, то, что называется, с машины на стол. Так вот, в документах не было анализа кала, вот как раз, что нельзя было взять этот анализ, вот поэтому вообще-то человек и помер.

– Это привело к такому исходу. Вы знаете, в отличии от Немировича-Данченко, скажу: «Верю».

– Вот. Так вот получается вот эта вот самая, вот эта глупая, чудовищная-то эта история. И что с этим дальше делать? Ну вот то, о чем мы говорили. У нас, получается, мы придем к очень тяжелому моменту. Вот с первого октября была убита стимулирующая часть зарплаты. Поэтому человек-врач смотрит на часы, время, за которое он получил зарплату – исчерпано, он ни одной минуты не остается на работе, поднимается и идет домой.

– Не-а. Бежит в кормушку какую-нибудь, в частную клинику, или там будет консультация, или операция, или еще что-нибудь.

– Ну потому что иначе он умрет от голода, потому что 12000 рублей – ну это же невозможно. И получается, что стимуляции этой нету, врачи со своего рабочего места в государственной муниципальной больнице уходят и это ведь вообще-то ужасно. И есть термин во Всемирной организации здравоохранения какой-то страшный.

– Синдром.

– Вот да, вот…

– Синдром профессионального выгорания.

– Вот. Синдром…

– Профессионального выгорания.

– Профессионального выгорания. Вот это что? Как это точно говорится?

– Вы знаете что, вот с моей точки зрения, это когда врач, ну, извиняюсь, становится не то что пофигистом, это близко к тому, что когда уже пациент ему не друг, брат и товарищ, когда у него нет энтузиазма, когда у него нет куража, когда, как вы действительно говорите, быстрее бы прошло рабочее время. Ну это уже, скажем так, крайняя степень, но потихонечку к этому приближается. Дело в том, что ВОЗ, когда возникла вот такая вот система, не система, а, скажем так, болячкой даже ее можно назвать, синдром профессионального выгорания, на первом месте в мире врачи. Врачи.

– Ну ведь это же…

– Вы понимаете, это просто…

– Нет, ну это стрессовая работа, в принципе. Понимаете, что получается.

– Она, понимаете, что она пускай будет стрессовая, но дело-то в том, что, ну не знаю, я, например – ну очевидно, у меня характер такой – я люблю адреналин в работе. Я люблю стрессовую ситуацию в самой работе, когда какой-то, допустим…

– Кураж хочется?

– Кураж, кураж. Действительно, вы знаете, удовольствие, особенно, если ты справляешься с этим, вот это удовольствие, ради чего можно было бы сказать, скажем, раньше, вот ради чего стоит работать. От этого куража не один день приподнятое настроение и хорошее. Сейчас потихонечку – я не только по себе говорю, и про многих коллег – да, наступает у них такое профессиональное выгорание, у кого-то более заметное, а у кого-то менее заметное, но товарищи идут верной дорогой. А вот, скажем так вот, все то, что нас к этому приближает еще. Ну, скажем так, пациенты ну не всегда правы, хотя презумпция виновности врача, она всегда, как бы это нам действует немножко на нервы. Страховые компании ну просто бесят и выводят из себя. Я согласен, приди ко мне, да, мы могли бы быть союзниками, это не вопрос, я не оголтело против них. Но приди ко мне профессионал, ткни меня носом и скажи: «Вот твои сотрудники сделали не так, ты сделал не так, чисто профессионально. Ну черт с ним, там что-то неразборчиво, ты мне потом объяснишь». Всё, я вам больше скажу, да я с удовольствием с ним побеседую, может даже и обогащусь от него чем-то и потом я не повторю эту ошибку.

– Слушай, но ведь понимаете, в чем дело. Я как-то в силу своих преклонных лет и большого опыта изучения деятельности разных контролеров, знаете, что мне кажется? На самом деле ведь можно гораздо проще работать этим ребятам. А зачем им вообще брать там …надцать сотен этих самых врачебных историй? Ведь проще договориться с ЛПУ, говорить: «Ребята, мы вам сейчас 15% снимем и мы заработаем, и у нас все в порядке, и мы вас…»

– Ирина Владимировна, чувствуется, что вы профессионал в коррупционных вопросах.

– Да как не то. Только и делаю, что пишу об этом.

– Значит, что я вам хочу сказать…

– Понимаешь, в чем дело… Предположим, вот я прихожу и говорю: «Слушай, Александр Борисович, 15%, так, я тебя на 15%...»

– Штрафов?

– «Штрафую», да.

– «И оставляю в покое».

– Вот. И выпьем, закусим, и разнеслись.

– Да не вопрос.

– А вы мне говорите: «Ирина Владимировна, да ну-ка тебя, вот не хочу я, у меня столько нарушений нет, я точно знаю это, я не согласен ни с какими 15%, считай, смотри сама». Тогда я посмотрю.

– Да. Так вот…

– Я-то так внимательно посмотрю буквы…

– Конечно. Так дело…

– Что ты мне и 15 отдашь, и 20 отдашь, и больше. Вам не кажется, что это разговор о том, сколько на лапу страховиков весь этот контроль?

– Миллиарды. Это исчисляется не миллионами, а миллиардами. И я вам что хочу сказать… Мой бывший главный врач, к сожалению, нынче покойный, мне это рассказывал, и вот в интернете, пожалуйста, это можно найти, из Томска, это один из главных врачей, москвичи – главные врачи, да, рассказывали, как с ними пытались договориться: «Вот мы проверили 200 историй – вот миллион рублей тебе штрафу. Согласен? Не согласен? Так мы еще 2000 проверим, тогда уже это будет не миллион», и так далее. Ну это я могу транслировать со слов вот тех людей, которые с этим непосредственно сталкивались.

– Это лихие 90-е.

– Причесанные, да.

– То есть, «мы пришли в ваш ларек и сейчас я тебя буду защищать».

– Крышевать.

– Да.

– Но ситуация такая. Вы понимаете, вот был круглый стол тоже, и письмо было, письмо, кстати, очень хорошее, от Дарьи Эйсфельд, и Валерий Александрович Черешнев как раз на эти темы…

– Да, да, да, да.

– Вы знаете, мы просто оживились. Если такая могучая величина, как Черешнев Валерий Александрович…

– Да.

– А он, извините меня, и ученый, он академик двух академий, имеется конкретный опыт в большой академии, плюс в Госдуме возглавляет комитет по науке, и был в свое время и практикующим доктором. Уж если они даже подняли такой вопрос, ну это уже говорит само за себя. Вот это, получается, сейчас, я говорю, финансовая прокладка. Если бы как-то это не было в такой уродливой форме…

– Ну прошло не так много времени…

– Вы понимаете, что идет соревнование?

– Я помню, Даша – молодец, конечно, потрясающе они с академиком Черешневым потрясающую сделали штуку. Но времени не так много прошло после того, как было написано это письмо, но результата пока еще нет.

– Нет, воз и ныне там.

– И что будем делать?

– Я вам хочу сказать, ну может быть УФН как-то встрепенется.

– О!

– Может быть. Я вам хочу сказать, у нас идет соревнование, у нас идет социалистическое… Нет, капиталистическое соревнование. В чем? Проверяют, так, указали, носом ткнули: здесь не подчеркнули, здесь запятую не поставили, и хронология. Ну хронология, конечно, она, в принципе, нужна, здесь никак не воспротивишься.

– Ну конечно.

– Ну случайно поставили не ту дату, ну поставили. Всё, исправили, значит, в течение месяца-полутора – бах! – выплывает новое: «А вы здесь не подчеркиваете. А почему вы здесь не подчеркиваете? Надо подчеркнуть». Начали подчеркивать: «Ага, а здесь вот надо бы еще один дневничок, почему вы не писали дневничок?» Возникает вопрос: а почему вот… Придите и скажите: «Так, ребята, надо в такой-то последовательности, по такому-то алгоритму все это дело оценить и всё, и мы от вас отстанем». Нет. Поймали за хвостик где-то что-то и ждут. Значит, здесь как бы штрафные санкции свои получили: «Ага, а теперь давайте будем дальше искать».

– То есть за одно и то же судят, судят, судят и судят.

– У нас задача все предусмотреть, а вылетают такие вещи, которые ну не предусмотришь, ну хоть ты убейся. Вот понимаете?

– Значит, смотрите, что у нас получается: конкуренции ЛПИ нет и быть не может, ну может быть в Москве, ну может быть. И даже в Перми нету. О, вот я нашла, вот не поверишь, я нашла терапевта, прикинь, доктора, который придет домой с кардиографом сделать анализ крови на сахар, в случае чего поставить капельницу, постукать, подавить, послушать, дать рекомендации, все, что характерно, рецепты правильные, потом через каждый день звонит, спрашивает, как, да, для чего ли.

– Это частный доктор?

– Это муниципальный доктор.

– Муниципальный? Нет, вы сериалов насмотрелись?

– Нет, это живой терапевт.

– Все еще живой?

– Я нашла терапевта. Мне три главных врача искали терапевта и нашли. Не скажу, где. Потому что впервые с 79-го года я увидела терапевта, какой он должен быть. Если взять во внимание, что мальчику 35 лет, это, по-моему, это наша единственная надежда. Александр Борисович, сидят финансовая контрольная какая-то оперативная контора, от которой толку по части доступности медицинской помощи и качеству, ну толку никакого. Тут ведь еще прокладка, эти страховые компании – безумие все это. Кричат все, кричат врачи, общественные деятели, уже плачут пациенты, ну вот еще ОНФ включился, просто насмерть впрягся в это дело. Вот у нас ведь так-то жить нельзя.

– Как это, мы же живем.

– Нет, так можно только умирать.

– Нет, это вы цитируете уже, извините, «Каштанку»: «Так дальше жить нельзя, надо удавиться».

– Так вот. Нет, умирают на самом деле, действительно, беспощадно.

– Ирина Владимировна, так в прошлом году я похоронил пять своих коллег, пять своих, которые или моего возраста, или моложе.

– Ой, не надо мне говорить, я вспоминаю, да. Вообще смертность врачей и в каком-то странном еще возрасте колоссальная, потому что ну сжирает стресс их, это ужасно просто. Понимаете, так жить нельзя, так можно только умирать. Я не знаю, что должно сделать, ну я не знаю, бровь поднять, что ли, должен Владимир Владимирович?

– Он поднимал, он поднимал.

– И что?

– Он же говорил о том, что надо с этим разобраться. Ну вот, разбираются, по-видимому.

– Значит, вот других у нас с вами нет никаких вариантов, мы будем в этот камень капать, капать, и до тех пор, пока не растрескается.

– Понимаете, что, мы в самом худшем положении, практически, врачи, мы, лицом к лицу с пациентом и то, что, допустим, негатив в здравоохранении выливается на врача, к которому пришел этот пациент. Хотя хороший, может, врач, ни сном, ни духом, но весь этот негатив льется на этого доктора.

– Александр Борисович, эфир закончился. Спасибо большое! Мы еще раз понимаем, что и пациенты, и хорошие люди среди политиков, и врачи правы: эту поганую систему нужно менять кардинально, и будем мы тогда здоровы, как Дмитрий Медведев нам и сказал: «Будьте здоровы!», вот тогда будем здоровы. Спасибо большое, до свидания!

– Спасибо, Ирина Владимировна, всего доброго!

____________________________

Программа вышла в эфир 27 октября 2016 г.