Современная журналистика и политика

Роман Попов: Продолжается прямой эфир на 91,2 FM. Это «Пермский разворот». Меня зовут Роман Попов. Юлия Хлобыст здесь же у микрофона.  Юля, привет.

Юлия Хлобыст:  Доброе  утро.

Р.П.: Антон Мелехин за звукорежиссерским пультом  работает для вас. И сегодня у нас в гостях Алексей Симонов, президент фонда защиты гласности. Алексей Кириллович, здравствуйте.

Алексей Симонов: Доброе утро.

Р.П.: Алексей Кириллович, собственно, защита  гласности – это такая интересная штука. Я уверен, что, наверно, для страны актуальная, уж коли создан целый фонд. Но у нас Пермский край  довольно долго,  так уже  несколько лет как около 10, называют явлением во многом уникальным. Говорят, что у нас относительно других российских региональных, вполне себе свободные СМИ.  Может быть, у нас  нечего защищать.  Гласность у нас  защищать есть еще где в Прикамье, по вашему ощущению?

А.С.:   Ну, видите, какая штука. Значит, мой 20-летний опыт свидетельствует, что Пермь время от времени возникает в безгласном  или требующем защиты пространстве.
Ю.Х.: На вашей карте гласности, которую вы ввели.

А.С.: В том числе, и на нашей карте гласности.  Но дело не только в карте. Тут дело в конкретных вещах. Ну, скажем, вот в истории с газетой «Звезда» в свое время, с историей с газетой «Пермские новости». А сейчас вполне, как говорится, мне кажется, что нуждается. Потому что как только потерпевшим в милицейских, в около милицейских разборках становится профессиональный человек, так или иначе, связанный с  средствами массовой информации и, что еще хуже для милиции,  имеющий какие-то, ну, хотя бы элементарные базовые знания права, как это происходит сейчас с корреспондентом фонда защиты гласности Михаилом Лобановым, который ровно в  настоящий момент ждет меня  здесь для того,  чтобы я с ним потом занялся  разбором его бумаг, по которым у него, ну, никак не скажешь, что   благолепие и абсолютное, так сказать…

Ю.Х.:  Спокойствие, тишь и гладь.

А.С.: …спокойствие и тишина. Вообще, на самом деле, нормальное состояние гласности – это, на самом деле, тревожное состояние пространства.  Я вам должен сказать, что я не считаю, что  гласность – штиль. Это совсем другой стиль, извините за игру слов. Гласность – это возможность выкрикнуть, возможность сказать, возможность  определиться в пространстве, то есть сообщить, что ты думаешь. Но это  еще далеко от возможности быть услышанным, от возможности получить ответ на свой выкрик.  Это далеко еще не свобода слова. Это только та ее часть, без которой она невозможна. Вот, о чем идет речь. Поэтому мне кажется, что, да, Пермь -  особый город. Я с ним и  по-другому связан. Я езжу сюда уже который год на «Пилораму».  Даже являюсь, как бы, чем-то вроде председателем правления вновь образованной дирекции этой «Пилорамы», или Совета «Пилорамы».  Но я не считаю, что это свидетельство того, что тишь и гладь. Наоборот. Вообще, на самом деле, благополучие, демократическое благополучие – это  благополучие кипения. Это, когда кипит, но не выходит  из берегов.  Это,  когда кипит, но никого не обжигает, если это возможно.  Но, в принципе,  демократия, еще раз говорю,  это никак не штиль.

Р.П.:  То есть, соответственно, когда мы говорим о годах стабильности, которые у нас  наступили после «лихих 90-х», если пользоваться  официальной терминологией, то это как раз  годы стабильности и годы  отсутствия гласности.

А.С.:  Значит, понимаете, какая штука. Я терпеть ненавижу вот эти вот все определения: годы стабильности, годы  гласности. Это все вранье на постном масле.  Это такие временные заменители истории, такие презервативы,  а не слова. Это фигня.  Точно так же, как «лихие 90-е» придумали. Замечательные были 90-е  годы. Начало  90-х… у меня, может, в жизни второй такой период был, по большому счету. По азарту, по внутреннему  количеству      дел, которые я одновременно мог и делал, и получал от этого еще и удовольствие хоть какое-то.  Надо сказать, что не так  много дел, от которых ты получаешь удовольствие,   приходится  делать в жизни.  Это ведь  большая задача, высокая честь, как говаривал Михаил Аркадьевич Светлов. Большая  задача, высокая честь. Ну, вот.  Значит… нет, нет, нет, я считаю, что нельзя пользоваться  этими словами-однодневками, которые  в очередной раз означают нечто из  отношения сегодняшнего дня ко вчерашнему.  Вообще, давайте пользоваться отстоявшимися терминами. У нас есть… пока у нас есть  годы жестокого сталинизма. И,  тем не менее, мы уже слово «жестокого» начинаем еще жевать, проверять внутри, проверять  на крепость, да такой ли он жестокий, да по отношению к кому он жестокий, а по отношению к кому он не совсем жестокий, и так далее, и тому подобное. Вы посмотрите. А этого уже нет, будем считать,  с 55-го года, предположим, хотя Сталин помер в 53-м.  Но современники помнят, что, скажем, уже в 53-м сменилась интонация. И ниточка страха, которая постоянно присутствовала,  у всех  была привязана к ручке, она вдруг  неожиданно не натянулась, а ослабела.  А с сегодняшней дистанции друга..  То есть я к тому говорю, что время оценивается с позиции  другого времени не объективно.  Оно, к сожалению, как правило, оценивается целесообразно, с точки зрения целесообразности сегодняшнего момента.    Поэтому «лихие 90-е»  придумали те, которые  думают, что следующие за ними были  годами стабильности.

Р.П.:  Соответственно, и  жевание слова «жестокий» применительно к годам сталинизма, это тоже следствие целесообразности текущего момента, лет стабильности, наступивших после  «лихих 90-х».

А.С.:  Хорошо вывел, красиво вывел, замечательно. Еще раз говорю. Математическая гимнастика с помощью слов мне уже  не доставляет удовольствия, когда, в общем, я понимаю, Роман, что мы бы с удовольствием  в эту игру поиграли.

Р.П.:  Алексей Кириллович, скажите,  пожалуйста, вот если мы будем говорить о  гласности в современном обществе, вообще, в принципе, цивилизованном,  не знаю, европейском, западном, если хотите, и  о  гласности в России, мы можем говорить  о сопоставимом уровне или нет? Или там гласности несоизмеримо больше? Или там просто  гласность идет на другом уровне? Мне вот это становится интересно в тот момент, когда мне ребята, допустим, работающие в западных СМИ начинают рассказывать о своих  барьерах  и препонах. Я понимаю, что им тоже  нелегко, и у них огромное количество своих проблем, с которыми мы, например, не столкнемся  никогда, и поэтому иногда  кажется, что у нас уровень давления  на нас  на всех,  он примерно один и тот же, просто  оно разное.  

А.С.:  Вы знаете, я думаю, что  если у всех  болит голова, то  это совершенно необязательно, что все подвержены одним и тем же болезням.  У одного болит по одной причине, у другого -  по третьей причине, у третьего  – по третьей причине. А степень  головной боли может быть вполне сопоставимая. Потому у нас вполне сопоставимая головная боль. Просто вопрос заключается в том, что у нас эта  головная боль  вызывается разными источниками болезни, совершенно  разными. Но, в  принципе, у нас другой исторический опыт. Мы не должны  этого забывать. Потому что, когда говорят – у нас то же самое…   Это чаще, правда, бывает не с нашими, а с зарубежными моими  коллегами.  Они говорят:  «О, у нас то же самое».  Вот я только что был  на конференции в…  Катар это называется. Доха.  Совершенно такой искусственный город, выстроенный на  наносном песке, очень такой красивый, хотя непонятно, кто в нем живет. Такой… весь город, отдельный от людей.  Очень интересно. Значит, там была конференция, в основном там были арабские страны,  она была, конференция, в защиту журналистов в горячих точках, в неприятных ситуациях и так  далее, и тому подобное, и все они, потрясая кулаками, рассказывали, как   им тяжело жить. При этом  они же все имели возможность приехать на эту конференцию за свой счет, кроме меня. Я бы в жизни не приехал в эту гостиницу. Я бы  никогда в жизни на три дня в ней не остановился. Это 23-хтажная гостиница с 4-мя концертными залами, с 2-мя бассейнами, с 2-мя теннисными кортами внутри помещения, и так далее, и тому подобное. Да в жизни бы я в ней не остановился, и даже близко бы к ней не подошел. Так что, понимаете,  то есть, голова-то болит,  ну, от разных вещей. Поэтому, что самое главное? Самое главное – отсутствие исторического опыта. У нас исторического опыта…  У них,  правда, свои в этом смысле заморочки. Я сейчас  не буду про арабов говорить, потому что это  отдельный исторический опыт, тоже отдельный. Ну, давайте скажем так. Сколько было у России, по большому счету,    времени  демократического правления? Привыкания к демократии?  От февраля  до октября 17-го  года – раз, и, начиная с 89-го, с 90-го года  вот дальше мы пытаемся  бултыхаться в этом, в том, что назвали, якобы, демократией. Опыта нету. Потому что, на самом деле, опыт свободы слова   - это,  в первую очередь,  опыт готовности на самого себя  возложить  определенную ответственность.

Ю.Х.:  Алексей Кириллович, вы уже не один раз… вот сейчас вы про  ответственность сказали,  до этого не один раз вы  говорили о том,  что вот  болит голова. Вам, вообще, в этой ситуации, вот вы не устали 20 лет, практически 20 лет, по-моему,  вы возглавляете фонд защиты гласности, вы не устали  жить постоянно в такой ситуации  вот с этой постоянной мигренью, что называется? И не было ли у вас желания, скажем, уйти куда-нибудь,  на более спокойное?  Скажем, как вот сделал ваш  предшественник   Яковлев, который сначала  возглавлял фонд, потом ушел в Останкино, и о котором  вы говорили, что  пришлось защищать  от  него, собственно говоря, гласность.

А.С.:  Ну, хорошо, вы внимательно  готовились к встрече со мной. Мне это приятно слышать.  Но Егор Владимирович до того, как прийти возглавлять фонд защиты гласности, параллельно главное  с этим был еще  главным редактором «Московских новостей», самой главной газеты перестроечного времени.

Ю.Х.:  Но, тем не менее,  он ушел в Останкино.

А.С.: Нет, не  «тем не менее. Это очень важно.  Я  никогда не был редактором газеты, и никогда  бы им не мог стать по причине того, что… ну, не мое это дело.   Да, я устал. Да, я устал. Если б была возможность  на сегодняшний день куда-то уйти, может быть, я  бы и ушел. Но пока такой возможности у меня нету.  Количество проблем с меня не снимается. Поэтому…  да, я считаю, что  ситуация, по-прежнему, достаточно напряженная в стране.  Она меняется.  На местах она меняется в соответствии  или, вернее, более или менее синхронно со сменой власти. Всякая смена власти всегда является поводом  для перетряски средств массовой информации, потому что  они перетряхиваются и имущественно, и идеологически. Перетряска всякая сопровождается, естественно… опыта нету.  Ну,  че, ну, хорошо, ну,  сменилась.   Вы понимаете, какая штука? Вот из области сравнения опыта. Это как раз очень интересный пример. В 93-м году собираем первую конференцию, которая называется «Пресс-секретарь -  чиновник или журналист?», «Пресс-служба – компас или фильтр?». Надо сказать, что своевременно очень.  В 93-м еще нету такого, что у каждых двух киосков один пресс-секретарь. И выясняем  смешную подробность. При смене, полной смене власти, скажем, в какой-нибудь Финляндии в  пресс-службе  местного парламента  не меняется ни один человек. «А почему они должны меняться?» - говорят они.  Мы занимаемся своим делом, мы рассказываем о том, что делает парламент. Делаем   это неплохо. Почему со сменой парламентариев мы должны менять? Мы точно также освещаем  дело, если приходят социал-демократы, как мы освещали, если приходили  националисты, предположим.  Я условно. Я сейчас не помню. И, оказывается, что на самом деле вполне  нормальная логика. Но вы когда-нибудь… нам  приходила в голову такая логика? Вы когда-нибудь помните, чтобы у нас что-нибудь подобное происходило?

Р.П.:  Конечно.  Конечно, прекрасно помню. Другое дело, что у нас пресс-секретарь, которого один начальник передает по  наследству другому, после этого считается непотребной … скажем так, не самыми красивыми словами  о нем коллеги говорят.  У нас пресс-секретарь – это очень преданный человек  одному конкретному персонажу должен быть.  Я наблюдал картину, когда пресс-секретарь  прилагался к должности. Так вот потом про этого пресс-секретаря  его же коллеги, в общем, весьма и весьма непотребные вещи говорили.

А.С.:  Значит, еще раз говорю. Значит, Вопрос должности не урегулирован.  Вот вы смотрите, вы сейчас даете пример… как раз у меня сегодня в лекции на журфаке  собираюсь об этом, собственно, говорить. Проблема процедур и личностей.  У нас все перепутано.  У  нас каждое дело должно иметь прописанную про-це-ду-ру.  В зависимости от процедуры подбирается личность, которая ее занимает.  Не соответствует процедуре – уходит.  Приходит другая личность, которая этой процедуре соответствует. Тогда  занимает дольше, тогда работает в ней успешней, удачливей, и так далее.  Нормально? По-моему, нормально.  Но ведь фокус-то заключается в том, что у нас процедура возникает уже в результате прихождения   личности на определенную должность. 

Р.П.:  Более того, у нас периодически процедуры новые придумывают под личность.

А.С.: Совершенно справедливо. И поэтому,  в одном  случае,  пресс-центр  расположен в 
районе койки, в другом случае – в районе  служебного кабинета, в третьем случае – в районе  общественной уборной, и так   далее, и тому подобное.

Р.П.:  Ну, и в зависимости от  этого,  одна и та же должность у нас  может называться словом «пресс-секретарь», «пресс-советник», «советник по связям с  общественностью», «начальник департамента  по внешним связям» или «начальник  департамента по связям  с общественностью  и корпоративным клиентам». Что-нибудь типа такого.

А.С.:  Слушайте, я знаю, за что вы его держите в редакции? Как излагает. Мне столько ж не выучить. Ну, просто замечательно.

Р.П.:  А у меня перед глазами листочек. Я, как бы, специально приготовился, зная, о чем мы будем говорить.  Алексей Кириллович, вы знаете, что  у нас пресс-секретарь в любом выражении – это  золотая, такая, голубая мечта  80 процентов, по моему  личному  ощущению,  начинающих журналистов?  У нас люди приходят в профессию, молодняк приходит в профессию – в газеты, на ТВ с тем, чтобы сделать себе имя, а потом уйти в пресс-службу «Лукойла», «Газпрома», «Сибура»,  любого крупного предприятия. Желательно крупного предприятия, потому что там не просто  зарплата…

Ю.Х.:  Там тепло и хорошо.

Р.П.:  …а еще и бонусы, там зарплата и бонусы. А если  в пресс-службу правительства, там, вроде, к маленькой зарплате прилагается  большая власть, но никого  эта власть  обычно не греет.

Ю.Х.: Нет, с деньгами там тоже все нормально.  Не переживай.

Р.П.: Все хотят  туда, где поменьше ответственности и побольше денег. Вы сегодня будете говорить со студентами журфака.  Обязательно спросите у них, мне просто интересно, есть ли  кто-нибудь на уровне студентов, на уровне студенчества и  не того отделения, которое  на специализации рекламы и  пиара, я не помню, есть ли  такое у нас в Перми, осталось ли такое,  точно знаю, что было, а того отделения, которое радио, ТВ, или допустим,  того отделения, которое пресса. Спросите у них, попросите поднять  руку,  кто из них вот сейчас, будучи студентом, уже мечтает стать пресс-секретарем. Крайне надеюсь ,что таких не будет ни одного. Потому что если будет,  то это значит все,  это значит страх. Они еще диплом не получили, а зараза уже в умы пробралась.  Откуда это, по вашему ощущению,  такое желание, желание пристроиться потеплее?  Журналистика и пресс-служба –  это вообще две разные профессии. 

А.С.:  Видите, какая штука.  Я считаю, что это один из  тяжелейших допущенных ляпов,  даже сама идея, что их можно обучать вместе -  работников пиар-службы и работников информационных служб. Это две принципиально разные профессии. Это одна профессия, извините,  как говорится, делать  туалет, а вторая профессия – быть  зеркалом.  Это две принципиально  разные  профессии. Зеркало не должно быть  льстиво. Зеркало должно быть  незамутненно. Это совсем другое  состояние.  А это – совсем другое. Это  макияж, это…ногти…

Ю.Х.: Маникюр.

А.С.: …маникюр,  педикюр и разные прочие «кюры».  Ведь это же происходит от слова «здоровье» -  «cura», «to curе»  - выздоравливать. Одно дело – заниматься оздоровлением, а другое  дело  - заниматься регистрацией состояния  организма. Это две разные, принципиально  разные вещи. Поэтому  это была совершена ошибка.  На самом деле эту  ошибку совершили и мы сами отчасти. В свое время мы поддались, я  до сих пор  это вспоминаю с ужасом, потому что… я  вот к этому не причастен,  но это было  при мне. Как сказано в одном стихотворении  - «это с нами вошло в поговорку». Полторанин приволок этот термин – «четвертая власть, что пресса – это «четвертая власть. И вся пресса, умилившись, просто, ну, стала примерять на себя, как какой-то всеобщий кокошник.   Так смотрелись, и так смотрелись – как мы хорошо… нет, четвертая власть, нет, с ума сойти.  Забыв совершенно о том, что  пресса не являются «четвертой властью» по определению.  Что «четвертой властью» по определению является  общественное мнение,  обслуживать которое в формировании его и в выражении его призвана пресса.  Это принципиально  разная установка. И тогдашний министр печати Михаил Никифорович Полторанин вот ничтоже сумняшеся… И вот через эту «четвертую власть» начали путать обслуживающий…

Ю.Х.: Персонал.

А.С.:  …обслуживающий персонал и журналистов. Их стали путать. Потому что чиновником  может работать только обслуживающий персонал. Журналист   не может работать чиновником.  А вот о навыках. Давайте вот вернемся к навыкам.

Р.П.:  Давайте вернемся через три минуты после небольшого  рекламного блока и новостей.

А.С.: …чтобы лучше видеть.

Р.П.:  Ваша последняя фраза  прорвалась в эфир.  А сейчас поясняйте, почему вы сказали фразу «чтобы лучше видеть»?  Очень хорошо прозвучала просто.

Ю.Х.: В тему нашего разговора  о  гласности, в том числе. 

Р.П.:  Алексей Симонов у нас в гостях, президент фонда защиты гласности. Алексей Кириллович, давайте сразу, у нас не так много времени остается, отмотаем от всех наших философских вопросов, измышлений, простите, что я вам даже не даю возможность закончить мысль, которую вы начинали перед новостями.

А.С.:  Спасибо. Потому что я бы и не вспомнил, какую мысль я начинал  тогда. Я бы начал новую.

Р.П.:  Хорошо. Так вот, если взять и отвлечься от проблем философских и перейти к проблемам исключительно практическим, прикладным, так сказать, фонд защиты гласности  вот в поле, на месте занимается чем?

А.С.:  Практически  решением юридических проблем, возникающих перед отдельными журналистами, за решение  которых,  по тем или иным,  причинам не берется  журналистское сообщество, окружающее его. Ну, грубо говоря, не берется  его редакция, не берется его союз.  За это берется фонд защиты гласности. Или, если это им не по зубам.  Такое тоже  бывает. Это вот так, как было с газетой «Звезда»,  которую, как вы помните, вернее, сотрудников которой  обвинили в разглашении государственной тайны. Большего  шока у меня давно не былою. И, если вы помните, решался этот вопрос в суде на уровне… и защищал их тогда Юрий Маркович Шмидт, нынешний главный защитник Михаила Борисовича Ходорковского. Так что, в общем, серьезная юридическая артиллерия была выставлена, мы выиграли тогда это дело. Слава богу, как говорится.  Правда, ребята ушли и профессии, как мне говорили. Но это уже  ругой разговор. Это уже их проблемы. Или, скажем, бывают совсем неожиданные вещи.  Некоторое время в Саратове,  лет пять тому назад осудили одного подонка.  Он подонок. Все говорили, что он подонок. Мало того,  говорили, что  он никакого  отношения к журналистике не имеет, что он пиарщик. Но осудили его за то, что из его собственного компьютера достали статью, которая в иной форме была напечатана,  обнаружили, что целый блок  в этой статье в реальную  печать не пошел, но он был  написан. И за  распространение информации  об этом выкинутом из статьи блоке его осудили.   То есть весь  редакционный процесс ставился под сомнение. То есть это не совет с  редактором, с главным редактором  и так далее, а это передача информации. И, следовательно,  редакционный взгляд приравнивался уже…  сразу  возникал, как цензурный, или должен был возникать, как цензурный. И мы его  защищали.  Защищали вопреки Союза журналистов,  защищали вопреки…  Мы его отстояли, в конечном счете,  он получил намного меньше. Но через  несколько месяцев он вышел и стал  заниматься своим подонством.  Он приехал к нам. Пытался даже подружиться. Но это был… вопрос не в том, какой он. Вопрос  заключается в том, что это такие вещи, без которых журналистика умрет. Вот так я  это понимаю. И вот тут мы вступаемся и стоим на  этом боевом поле, стоим вот  20 лет. Пока научились сначала стоять, потом  - действовать, потом – побеждать. Сейчас опять учимся стоять, потому что побеждать нам уже  не о чем. По большому счету, у нас практически разошлась юридическая служба. У меня  работало в общей сложности 12 юристов. Они сейчас все ведущие юристы московских различных медийных пространств.  А у нас остался один юрист   на весь фонд.

Р.П.:  Давайте к такому понятию, как чувство локтя, взаимовыручка и так далее.  У нас, у журналистов, это может появиться? Я не спрашиваю, существует или нет.  Нет, не существует.

А.С.: Может.

Р.П.:  А благодаря чему?  Что должно произойти, чтобы появилось?

А.С.:  Знаете, это, на самом деле, как  с выходом  на Болотную площадь. Никто не ожидал, что  такое количество людей выйдет. Что эти выборы достанут всех.  Этого, ну,  никто не ожидал – ни мы, которые организовывали  этот выход…  Ну, не ожидали. Это был… было как манна.   Вот таким для меня  был выход молодых журналистов, собравших митинг на Пушкинской в защиту Кашина. Они его  организовывали сами,  они собирались сами. Спасибо, что пригласили меня туда участвовать. Я с удовольствием,  как говорится, пришел. Но это был их митинг, ни его организовывали, и они почувствовали, что гиря  доходит  до полу.  Это не то, что кровавая рука  негодяя тянется к твоей собственной шее, нет. Это ощущение – гиря до полу дошла. И это очень важное ощущение, которое очень стимулирует  тебя  к деятельности, как выяснилось при ближайшем рассмотрении  для российского народонаселения.

Р.П.:  Вот смотрите. Мы уже поговорили в первой части про  ощущение СМИ, как обслуживающего персонала. У нас до сих пор для журналистов,  очень  многих, характерна позиция такого профессионального циничного киллера – мне платят, я стреляю.  И, соответственно, СМИ – это  такой вариант оружия в руках той или иной финансовой группировки.  Это и в 90-е годы было… Вернее, так – в 90-е годы это появилось. Потом  наступил какой-то   небольшой  такой…

А.С.:  Роман, ну каких «в 90-е годы  это появилось», голубчик?

Р.П.:  А когда это появилось в России? С появлением финансовых группировок.

Ю.Х.: То есть это появилось гораздо раньше?

А.С.:  Да, ну ладно,  вам бы  рассказывать-то как интересное  кино. А когда Феофанов потом выходил и коленопреклоненно просил извинения Синявскому и Даниэлю за подлый фельетон, написанный в их адрес. Это что, не киллерство было? 

Р.П.:  О’кей. 

А.С.:  Ну, вот так.

Р.П.:  Хорошо.

А.С.:  Это я говорю об одном-единственном покаявшемся. Единственном. А  Шатуновский  так и не покаялся, хотя сделал  то же самое в  отношении Яна Рокотова и Файбишенко,  которых потом расстреляли, притом, что не было закона, по которому их можно было  расстрелять.

Р.П.:  Я в данном случае говорю о СМИ, которые  работают в интересах финансовых группировок. Но это непринципиально.  То есть финансовые группировки работают друг против друга. СМИ являются их оружием. Журналисты,  в данном случае – киллеры, которые   просто выполняют свой приказ.  Но в какой-то момент вот эти киллеры собираются в один такой большой профсоюз, выходят  на площадь на Пушкинскую, и говорят: «Так, ребята,  надоели».  И вы говорите, что вам было приятно  находиться с ними рядом. И я согласен. Мне  бы тоже, наверно,  было приятно  находиться с ними рядом.  Тотальное ощущение того, что мы – одной большой профсоюз, вот о чем я спрашивал, оно может наступить?  Потому что  в рамках Союза   журналистов, который у нас существует на текущий момент, мне  лично представляется маловероятным.  Соответственно,  должна быть какая-то новая форма самоорганизации. Какая?  Как это будет выглядеть?

А.С.:  Ну, хорошо,  давайте скажем так. Рома, вам сколько лет?

Р.П.:  28.

А.С.:  28. Можно я вас об этом спрошу? Не вы меня,  73-летнего, а я вас об этом спрошу.  А в какой форме вы, наконец, найдете  для  себя способ бороться  за свою профессию? Блин, вам по 28  лет. Вы, вообще, долго будете задавать вопросы, или начнете,  наконец, думать своей  головой, ядреная штукатурка?

Р.П.:  А я вам на это так отвечу, Алексей Кириллович… 

А.С.:  Я не для этого строил фонд, чтобы  отвечать на ваши дурацкие вопросы.  Это вы должны отвечать на свои дурацкие вопросы, и отвечать по-возможности позитивно. И. самое главное, что вы производите впечатление человека, который может ответить на этот вопрос. 

Р.П.:  Я не для этого вас приглашал в  эфир, чтоб вы мне задавали вопросы, да  еще и говорили, что я ядреная штукатурка, Алексей Кириллович.  Что за наезд на гласность   у президента фонда защиты  гласности в рамках утреннего эфира на радио «Эхо Перми»?  Алексей Кириллович, нет, я для себя на этот вопрос  отвечаю очень просто. Мне кажется,  что, наверняка, до тех  пор, пока    не появилось вот той самой самоорганизации, которую я бы  хотел видеть, и этого чувства локтя, которое я бы хотел чувствовать,   я это буду лично для себя  делать сам. И лично для себя понимать, что  бутылка с «коктейлем Молотова», брошенная в редакцию газеты «Вечерний Краснокамск» недавняя, это бутылка с «коктейлем Молотова», брошенная в нашу редакцию, в мою личную. Я  это для себя  так просто сам  определяю.  Я знаю, что Юля это  определяет  точно также, ребята из газеты «Звезда».  Я смотрю на материалы, я вижу, что  ребята из  газеты «Новый компаньон»  или ребята из газеты «Коммерсантъ», или ребята из «Пермских новостей»   они делают точно также.  Они всё это делают для себя.  Я читаю эти материалы, я понимаю, что,  может быть,  что-то подобное уже начинает происходить.  Но смотрите.  На Пушкинку молодые журналисты выходили после того, как произошла вот эта вот  трагедия с Кашиным. Мы  начинаем самоорганизовываться  в тот момент, когда по кому-то из нас бьют настолько  подло, что возникает уже  ощущение какого-то непонимания.  Уже кажется, что    нарушены правила «профсоюза киллеров».

А.С.:  Да, я согласен. Правила «профсоюза киллеров» нарушаются ре-гу-ляр-но.  Дело заключается в том, что они, правила эти,  не формализованы. Их надо  заново формализовать. Для этого должны сесть…  Хватит  надеяться на стерперов, вроде меня. Надо садиться самим, думать  самим, и потихоньку  эти правила создавать заново, потому что мы их  не знаем. Я не могу вам с э этим помочь.  Я с удовольствием вам помогу собраться, если хотите.

Ю.Х.: Ну, а потом, я просто продолжу эту мысль, пока каждый из нас,  вот как Роман сейчас  сказал,  действует в рамках  собственной редакции, и в собственной профессиональной компетенции…

Р.П.: И собственного толкования свода правил профсоюза.

Ю.Х.:  …да. И пока мы не выходим с этой проблемой и с каким-то призывом: «ребята, давайте объединяться, давайте что-то делать» и писать свои собственные правила, вот до того самого момента  мы будем работать только сами на себя,  и будем задавать такие вопросы.

Р.П.:  Алексей  Кириллович, вы же гость, вы должны были завершить.  По драматургии.

А.С.:  Спасибо большое за  очень хорошее утро.

Ю.Х.: Спасибо вам.

Р.П.:  Давайте еще буквально полсекунды.  Вы в Перми еще сегодня где, как?

А.С.:  Я сегодня и завтра.  Я сегодня на лекции на факультете журналистики и на спектакле Леши Девотченко. А завтра  я, извините, в совершенно иной ипостаси, завтра у меня концерт поэзии, поэтический концерт в городской  библиотеке. Приходите. Я буду счастлив, потому что, на самом деле, мне очень  нравится не только разговаривать про  журналистов, а мне значительно больше  нравится читать стихи. 

Ю.Х.: Потрясающе.

Р.П.: Алексей Симонов, президент фонда защиты гласности был у нас в гостях в рамках понедельничного «Утреннего разворота» .