"Вся наша жизнь это такая тыква. Поэтому в сказочной постановке мы можем обойтись без нее" - художественный руководитель Пермского театра оперы и балета Теодор Курентзис о первой балетной премьере 145-ого театрального сезона, о Прокофьеве, духе Золушки в Перми, и сказках в реальной жизни.

- Добрый день, уважаемые слушатели «Эха Перми», в эфире программа «Красный человечек», я ее автор и ведущая Анна Букатова. Сегодня я предлагаю вашему вниманию запись интервью с художественным руководителем пермского театра оперы и балета Теодором Курентзисом. Тема программы – «Золушка», первая балетная премьера 145-го сезона театра. По иронии судьбы, я разговаривала с маэстро еще до того, как сама посмотрела спектакль. Не задала многих вопросов, что сейчас в моей голове, зато передала Теодору Курентзису несколько недовольных отзывов тех, кто увидел «Золушку» в первый день премьеры. Я напомню, сюжет перенесен в советские 50-е годы, в главном театре страны ставят «Золушку», получается такой театр в театре. Главная героиня, юная балерина Вера Надеждина готовит партию «Золушки». На ее руку претендуют сразу два принца – звезда парижской оперы Француз Ренар и начинающий советский балетмейстер Юрий Звездочкин. Образы злой мачехи и сестер воплощены в ролях прима-балерины Ольги Свистокрыловой и двух заслуженных артисток театра Шанежкиной и присядкиной. Образ доброй феи воплощен в старом сотруднике театра дяде Яше, который делает артистам театра пуанты. Кстати, интересный факт, говорят, дядя Яша реально существовал в нашем театре. Друзья, я хочу сказать, что та харизма, о которой говорят журналисты, общавшиеся с Теодором Курентзисом, это не выдумка, это действительно происходит там с тобой, когда ты стоишь рядом с этим дирижером, так что я забыла половину своих вопросов. Тем не менее, вышло неплохо. Итак, друзья, Теодор Курентзис о новогодней премьере пермского театра оперы и балета, о Прокофьеве, духе золушки в Перми и сказках в реальной жизни.

Теодор, в который раз ты работаешь над «Золушкой»?

- «Золушку» ставил еще один раз, в Новосибирске. Еще до этого обращался, в принципе, к этой партитуре, которую я очень любил. Тогда мы делали постановку с Кириллом Симоновым, и в течение многих лет, по-моему, до сих пор она в репертуаре, в принципе, в Новосибирске.

- Это за ту постановку «Золотая маска» у тебя?

- Да, за «Золушку».

- И там ведь, как это было написано, за яркое воплощение партитуры Прокофьева, так, кажется?

- Да, кажется, так.

- Получается, какие-то особые отношения у тебя с этим композитором?

- Прокофьев – это такой удивительный композитор, потому что он пользовался арсеналом модернизма, чтобы объединить необъединяемые пласты разных эпох. Это новое представление русского модернизма, и даже когда я дирижировал «Золушкой» еще тогда, представлял Прокофьева, который писал в Перми, как, мы знаем это, второй и третий акт он писал в Перми, в центральной гостинице, кстати.

- Дописал ее после того, как побывал в Перми, да?

- Нет, нет. Он написал первый акт в Москве, потом в Перми второй и третий акт, начало третьего акта. И потом он уехал после эвакуации. Недавно табличку готовил, буду вешать там, буду информировать граждан. Очень важно понять, что… Еще я тогда старался понять, как человек во время эвакуации, в этих условиях, в Перми, у которой были очень сложные времена, мог абстрагироваться и писать эту прекрасную музыку. То есть, это музыка волшебная, которая путешествует, имеющая единый ключ к машине времени, которая путешествует в разных пространствах. И на самом деле, смотрите, через всю внутрь и насквозь этого волшебства, которое существует, все-таки есть вот эта хрустальная линия светлой тоски. Он так нежно, ностальгично, в принципе, дышит и ощущает сущность любви и человеческой природы, что такое сказка, что такое жизнь, как сказка в виде мечты притягивает какие-то элементы жизни, что происходит со сказкой, когда в жизни эти вещи не сбываются. Он это, вот эти вопросы очень, так сказать, трепетно пульсируют в его сердце и сознании, и это отражается в этой музыке. Никак не мог представить, как он писал вот эту тему свадьбы золушки. Это большая кульминация второго акта, когда вот эта тема счастья, это та же тема тоски и разлуки. И это все в Перми, в каком-то городе, который я знал тогда, хоть я был раз в Перми, но я ее не так хорошо знал. И я помню, когда я побывал В Перми впервые, это было, по-моему, в 95-м году, первое, что я искал, это именно этот дух, дух этой «Золушки».

- Той музыки?

- Дух этой «Золушки», да.

- А вообще, то, что наша премьера перенесена в советское время, это вот по этой причине, потому что где-то там был Прокофьев, или по какой-то другой? Почему наша новая «Золушка», она в советском времени?

- Потому что это спектакль о нашей жизни, а не, то есть, сказка – это не что-то чужое, не должно быть что-то чужое в нашей жизни. Дело в том, что у Прокофьева есть в достаточно большой дозе изысканная ирония и правильное, как сказать, интеллектуальное расстояние с происходящим в этой опере. ТО есть, он никогда не «Черное по черному, белое по белому.». Поэтому чтобы в самой прекрасной сказке мы тоже можем увидеть, если пафосно рассказывают какие-то ирреальные вещи. В принципе, это просто какая-то, закон, иллюстративность, в принципе, детского мира. На самом деле все эти сказки, которые мы знаем, они очень часто переодеты по-другому, они все рисуют наизнанку и просто нужно иметь глаза, чтобы их увидеть и другие органы, чтобы их ощутить. Они не просто несколько литературных высказываний для детишек. Вообще сказки предназначены для взрослых сначала.

- Ну вот некоторым взрослым не хватило той же тыквы, говорят, вот этого новогоднего настроения все-таки. Может быть, мы действительно так как-то по-детски продолжаем воспринимать сказки и неправильно их понимаем, потому что у того же Андерсена «Девочка со спичками», там же тоже такие подробности, что детям на ночь не прочитаешь, а все-таки это сказка.

- Дело в том, что вся наша жизнь – это такая тыква, поэтому более сказочные, если можем обойтись без этой тыквы. Дело в том, что представляем большой театр во времена в 57-м году, во времена вот этого международного фестиваля, где существует вся эта определенная мода, и Фурцева, и Хрущев, и это всё, театр, который отражает, как сказать, пафос советской страны. Внутри в этом театре, в этой огромной машине, где существует очень много маленьких историй, они ставят спектакль «Золушка». И это спектакль в спектакле. У нас балерина, которая молодая и способная, влюбляется в иностранца, в премьера, которого приглашали в большом театре в «Золушку», их поймают, разлучают и они едут на гастроли без нее. Но та фея, вот этот добрый еврей, который делает пуанты, дядя Яша Фейман, который делает эти волшебные пуанты, она совершенно рыдает и плачет, что у нее не получилось и ее отсылают в Пермь. И вот этот молодой хореограф, который ее всю жизнь любил и он делал ей и дядя Яша сопровождают ее здесь и она создала здесь наш балет. И на фоне нашего театра в снегу, воспоминания, весь этот старый мир уходит, и мы видим, молодая пара, которая становится старой парой. На самом деле те люди, которые являются на сцене, которые старая пара, это педагоги этих молодых людей. И так показываем наследие, в принципе, от эстафета, которую дает искусство и история. На самом деле вся «Золушка», как мы ее знаем, как сказка, она существует, но она немножко лишена этого псевдопафоса, в который никто не верит и включает другие функции театра, потому что функция театра это не «Давайте посмотрим, какие-то люди, которые изображают лебедей.». Есть какая-то внутренность, чувство любви в таком виде, которая существует, не в каком-то виде, которому никто не поверит. То есть, это, могу сказать, такая очень серьезная комедия, которая говорит о нашей жизни. И каждый человек, который увидит это, он будет вкладывать какие-то личные эмоции в это, которые очень невозможно вкладывать, когда идет просто какая-то очередная вот такая классическая сказка. Это какая-то духовная вариация, в принципе, трансляция этой сказки.

- Теодор, ты сказал про Хрущева. И вот общалась я с людьми, которые видели спектакль, взрослые люди, они не совсем поняли его появление. Знаешь, вот именно на эту историю говорят, что Хрущев выставки, может быть, и закрывал, но он балет не трогал. То есть, он там, как такой исторический персонаж яркий той эпохи, или, может, вообще намек на современных политиков, которые вмешиваются в культуру?

- Нет, на самом деле Фурцева все время, они принимали спектакль. Хрущев лично, может быть, и не делал суда в балете, но был очень под жестким контролем и такие истории, которые показываем, это очень много, десятки таких историй существовали в советском союзе. Ну как ГБисты, которые бегали за артистами, когда гастроли. Это все, в принципе, ясно и знают все. Просто Хрущев на большой, мы покажем его, как краска этого времени, ну и гуманистическая немножко. Но вообще-то не нужно, мы тоже немножко с иронией и немножко по-легкому, в принципе, это все показываем, нам не интересно делать такие серьезные вердикты и заявления, это, знаете, аполитические ситуации, это аполитический спектакль на самом деле, «Золушка». Это история любви и разлуки и вечное объединение двух людей, которые проходят это какое-то колоритное время тоталитарного режима. Вот это мог быть очень прекрасный фильм на самом деле, эта постановка. Но такие истории сегодня, и в каждые времена, в принципе, есть, свои достопримечательности, какие-то колоритные персонажи, которые обслуживают, дают вот это дыхание и запах этого определенного времени. Это время, которое, естественно, жесткое достаточно, но при этом забавное, атмосферное и, в принципе, мне кажется, очень, я очень доволен, мне кажется, очень хорошо лежит сказка туда.

- Ну вот я еще не видела, я увижу только завтра, а пока могу только судить по тому, что говорят. И, знаешь, мнения очень разделились. Одни говорят, что это новая «Маска», что это номинация, или что это прямо «Маска» будущего года еще одна пермского театра, а другие говорят, что…

- Я уже получил.

- Не за пермскую «Золушку». А другие говорят, что этот балет убивает классику. Как ты это прокомментируешь? Или это нормально, что вот так вот разделились, что одни в восторге, а другие говорят: «Я уйду со второго действия.»?

- Смотрите, это как раз самый классический балет. И если вообще с каким-нибудь специалистом о балете сказать, то это суперклассический балет. Вообще, честно сказать, Прокофьев – модерн, это не классический композитор. Поэтому те, которые говорят: «Убивает классику», это люди, которые должны походить немножко в лабораторию современного зрителя и понять, немножко понять, что такое классика, что такое модерн, когда родился Прокофьев и собрать какую-то информацию, которая им может оказаться очень полезной чтобы это отнести. Вот генеральный прогон, например. Мы, после того, что мы создали лекции по поводу Прокофьева, по поводу творчества, они ходили на репетиции, они жили вместе с этой постановкой, эти зрители потом, они совершенно с другим взглядом смотрят на спектакль. Двери к эрудиции и углублению, они открыты для всех людей и это удивительно, это единственный театр страны, который берет на себя эту функцию и выполняет эту миссию – открыть свои двери зрителю, в каждый момент, в каждую репетицию, чтобы они близко посмотрели, как строится все это, входить в этот замысел, потому что это не развлечение, это не клубная работа, оперный театр, это нет так делать, что пьешь шампанское и смотришь по каналу по телевизору, когда люди, которые выходят и танцуют. Классический балет – это очень большой архитектурный проект, который чтобы понять законы классики, он должен поговорить с архитектором, поговорить со строителем, поговорить с декоратором.

- А если я скажу, что это говорил педагог классического танца?

- Педагог классического танца? Что он имел в виду?

- Ну вот нашего хореографического училища, ну или, по крайней мере, назвался так.

- Нет, смотри, что я хочу сказать. Он сказал, что нет классического балета в этой постановке? Он не может сказать. Это вы ошибаетесь, потому что это все сделано на суперклассической хореографии. Любой человек, который немножко соображает в классическом танце, в классическом балете, он не может сказать, что, в принципе, это не классическое. Это суперклассическая хореография. Есть очень определенный стиль, есть Петипа, есть потом Баланчин, вот это вот новая классика, то, что мы говорим, то, что мы и знаем, как классический балет. Потом есть другие направления – данс, форсайт, есть очень многие, как Акрам Хан, Шеркауи. Есть очень, очень, очень много разных направлений. Это как раз направление классического балета, то есть, это то, чем занимается Мирошниченко. Поэтому человек, который преподаватель, этого он не может сказать. Там есть определенно все законы классического танца. А история сказки, если он говорит о режиссуре и о теме, это совсем другое дело. Но классическая «Золушка» на самом деле на сцене не существует, потому что классицизм не существовал во второй мировой войне. Классицизм умер, как жанр вначале XX века, в балете, я имею в виду. А в музыке классицизм умер в конце… Или вначале XIX века, или в конце XVIIIвека, вместе с Моцартом заканчивается классическая эпоха. Поэтому все эти терминологии давайте я буду интерпретировать немножко по-другому. Значит, то, что мы привыкли видеть в советское время и в постсоветское время по телевизору, и мы все время смотрели на это и у нас был какой-то определенный ориентир, что именно это и есть мейнстрим, это и есть классика, мы его называем классикой. Если у нас другой информации нет, мы воспринимаем это направление, как единственное направление в искусстве. Естественно, все, что другое будем видеть и будет иметь какое-то расхождение, это будет называться не классикой и как-то по-другому. На самом деле это необъективное определение жанра, скажем так. И альтернативу, в принципе, зрителям даем. Мы делаем очень сложный спектакль, как Андерсен и делаем очень демократический спектакль, как «Золушка», потому что «Золушка» - это прямо трогательный спектакль для всех людей, которые здесь будут. То есть, это не только для, скажем. Очень изысканных и очень интеллектуальных, это для всех.

- Ну что делать тем людям, которые считают, что классику, ее не надо трогать, ее надо сохранять и передавать вот в этом…

- Как раз мы этим и занимаемся, как никто больше в России, сохраняем классику и передаем. У нас самый-самый-самый классический балет, как можно представить.

- Теодор, вот у новой «Золушки» спорный все-таки итог, не знаю, может быть, не сто процентов волшебный, потому что Вера, она все-таки остается без принца, в которого она влюбилась, все-таки ее с ним разлучили, а достался ей, получается, парень, которого ей выбрало время.

- Который по-настоящему любил ее и у них была любовь в творчестве и они так и создали наш пермский балет, как бы так эта сказка.

- Сказки в реальной жизни случаются?

- Зависит, если люди умеют глазами увидеть. И сердце, чтобы почувствовать. То есть, это событие, волшебные события, которые не исключаются в жизни. И для нас, от нас требуется иметь эти глаза, чтобы увидеть.

- Какие сказки из твоего детства ты помнишь?

- Я многие сказки помню из детства, но те, которые самые основательные – это те, которые нашли подход в реальность. Я считаю, что сказки – это здесь, рядом с нами и жизнь, она сказочная, и каждый выбирает свою роль в этой жизни, хочет уснуть, услышав эти сказки, или хочет дослушать и быть активным. Короче, выбирайте ваши роли и хотите участвовать в сказке – пожалуйста, хотите уснуть и проснуться в какой-то жизни без сказки, изолировать сказку в высказывании для сна – это тоже имеете право. Каждый выбирает свою жизнь. Я для себя выбрал быть героем.

- Это интервью выйдет в канун нового года. Я думаю, нашим слушателям интересно узнать, как Теодор Курентзис отмечает новый год, потому что за несколько, за день до нового года ты ведь будешь как раз исполнять «Золушку», только в концертном варианте, так?

- 30-го числа будем делать такую большую, скажем, вечеринку в «Триумфе» для людей из лаборатории и для наших постоянных зрителей, где мы будем, там сюрприз, будем какую-то музыку исполнять, будем какую-то театральную пьесу исполнять, потом будет большая вечеринка. А новый год, мой личный новый год я отмечаю всегда в Перми, я очень люблю отмечать его в Перми, тоже будет какая-то программа, которую готовлю с друзьями, будем играть разную музыку, будем читать разные стихи, будем… Телевизор, конечно, не играет.

- Слова президента в эту ночь, нет?

- Нет. Дай бог всем здоровья и я очень уважаю людей, которые любят по телевизору это, но у меня очень креативный всегда новый год. Новый год мы посвящаем любви к искусству, мечты, делиться с любимыми людьми и создавать какие-то новые произведения, поэтому так мы и будем.

- Последнее: Теодор Курентзис что пожелает пермякам на новый год?

- Я пожелаю, чтобы они были здоровыми, это как-то очень просто звучит, но это очень важно, чтобы все люди, у них было крепкое здоровье, здоровье и телесное, и духовное, чтобы не было психологических спадов, чтобы не были… Когда у нас есть сила в духе, мы все можем преодолеть. Когда у нас есть здоровье телесное и духовное, из любых сложностей мы можем выйти победителями. И чтобы мы могли оказаться полезными ближнему, то есть, чтобы мы могли придать любви ближнему, потому что все время тратим время и живем эту жизнь и очень часто думаем, что мы вечны и всегда есть время, чтобы что-то хорошее делать. На самом деле время – это сейчас которое можно что-то хорошее, не надо ждать и вытягивать, надо сейчас взять и что-то хорошее сделать для себя и для других.