"Мы многое начинаем повторять из того, что повторять бы не стоило", - Владимир Абашев

- Как правило, мы с вами встречаемся по каким-либо поводам. Либо связанным с пермской культурой, либо с новой инициативой от вашего фонда "Юрятин".

- А сегодня никакого повода, вроде бы и нет.

- Ну как это никакого повода. На этой неделе в твиттере и других соцсетях с хэш-тегом "Абашев" огромное количество людей отправляло поздравления и добрые слова в ваш адрес. Говорили, что вы все должны были прочитать. Вы все прочитали?

- Да, мне показывали, но все я не прочитал.

- А вы вообще дружите с соцсетями?

- У меня есть аккаунт в Твиттере. Там удобно отслеживать новости и отношение к новостям. Такой быстрый инструмент.

- Но сами не ведете там...

- Иногда что-то помещаю. Но чтобы присутствовать там постоянно и каждое свое дыхание, каждый чих, взгляд фиксировать - у меня нет такой потребности и привычки. Я человек доинтернетовской культуры.

- Знаете, сегодня в фейсбуке и твиттере огромное количество людей доинтернетовской культуры довольно активно присутствуют. В какой-то степени их заманивает желание высказаться по какому-то событию здесь, сегодня и сейчас. У вас достаточно времени и поводов для того, чтобы высказываться при реальных встречах - со своими студентами, коллегами?

- Потребности высказываться в интернете нет. Для меня это техническое средство, которым приходится иногда, по тем или иным причинам пользоваться. В интернете я всегда, но не в соцсетях.

- На новостных сайтах...

- Да, на новостные программы, специальные сайты, поиск литературы и т.д.

- Давайте вернемся к вашей биографии. Вы родились в Алтайском крае?

- Да, на Алтае. Это чудесное место. Оно занимает в моей памяти очень большое место. Это место детства. У меня было счастливое детство. Оно раскрашивается в самые радужные тона. И потом, в Перми есть такое тайное алтайское сообщество. Например, Николай Зарубин, замечательный живописец, которого здесь многие помнят. Как-то в разговоре выяснилось, что он родом из той деревушки, откуда родом и мы - я, мой брат, моя сестра. Борис Эренбург, как оказалось, алтаец. Так что, у нас был такой маленький орден алтайцев.

- И вы, и Борис Эренбург, и Николай Зарубин - это люди, которые вносят большой вклад в прославление Перми.

- Здесь, мне кажется, эффект взгляда со стороны. Это люди, включая и меня, которые оказались здесь уже в каком-то сознательном возрасте. Есть какая-то дистанция между тобой и новым местом. Начинаешь замечать вещи, которые не замечает человек, постоянно живущий в этой среде.

- Вы создали фонд "Юрятин", он существует. Было время, когда довольно активно "Юрятин" был в информационной повестке дня, были фестивали, специальные акции...

- Он точно так же активно существует, потому что это ряд людей, для которых это часть жизни. Просто как-то убеждаешься, что если ты активно представлен в информационной сфере, это мешает делать дело. Сосредотачиваешься на каком-то деле и делаешь. Если кто-то замечает и пишет - хорошо, если не замечает - неважно. У нас есть свой небольшой информационный ресурс - сайт музея. Мы его ведем. Все, кому нужно, туда выходят. Делаем мы по-прежнему немало.

- Почему так? Потому что вы не находите понимания у всех?

- Не в том дело. Просто, пришло ощущение, что это неважно. Эта максима - если тебя нет на картинке, то тебя нет в жизни - это глубочайшее заблуждение. Как говорил Ницше, великие дела делаются в тишине.

- Вы ведь это делаете не только для себя, не ради лишь себя.

- В том-то и дело, что это делается ради людей, для какой-то территории. Вот мы уже долго работаем во Всеволодо-Вильве. С нуля создали там, после завершения звена пастернаковской программы, творческую активную среду. С 2009 года мы работаем там проводим большую работу по развитию творческих индустрий. Одна из главных вещей -  мы с нуля создали там хорошо работающую народную керамическую мастерскую. Молодые женщины, которые там работают, впервые взяли в руки глину четыре года назад. Сегодня это мастера, которые участвуют в выставках, развиваются. Ежегодно во Всеволодо-Вильве, начиная с 2011 года, проходит всероссийский фестиваль "Терракота на Вильве". И вот на базе этой мастерской, которую мы предложили назвать "Артель", проводится фестиваль, куда приезжают мастера из самых разных мест - из Иосквы, Петербурга, Челябинска, Екатеринбурга, Ижевска, из Украины.

- А жители Всеволодо-Вильвы, они уже получили понимание того, что живут в не совсем обычном месте? Когда вы там начинали историю с музеем, была часть местных жителей, которые говорили, что им это «совсем тут не надо»…

- Всё прижилось. Теперь говорят: "Пойдем к Пастернаку", "У Пастернака". Мастерскую называют "Глинка". Люди с любопытством и с интересом ко всему относятся. А когда проводится фестиваль - это бывает в июле, там собирается масса людей. Там и ярмарка, и выставка народных изделий и музыка. Всё живет. Издаются книги, проводятся встречи.

Со Всеволодо-Вильвой была такая история: На первом нам бы очень интересен "Пастернак". Теперь все больше и больше становятся интересны люди, которые там живут и как они та живут, потому что есть понимание того, что и "Пастернаку" будет лучше, если там будет лучше людям. С керамической индустрией получилось. Все замечательно работает. Кстати, в прошлом году на фестивале проводился аукцион, и работа Алены Печенкиной - это одна из участниц артели, ушла аж за 13 тысяч рублей. Люди стали торговаться. Для них это источник материального приработка помимо того, что это приносит им большое удовлетворение.

- А сам музей сегодня как живет?

- Годовой трафик в дом Пастернака составляет около 3-х тысяч человек. Примерно столько же, сколько у музея Каменского. Сколько существует музей Каменского?

- Очень давно. Кажется, что он был всегда…

- Вот-вот. А "Пастернак" с 2009 года. Директор краеведческого музея Ольга Сергеевна Юдина - мы с ней много общаемся, она с большой заинтересованностью относится к развитию этого места, понимает его значимость и сейчас вынашивает планы серьезного развития экспозиции, ее модернизации, совершенствования. Тем более, что в 2016 году 100-летие тех дней жизни Пастернака во Всеволодо-Вильве, которые в нашу историю и вошли. Этим 100-летием нужно будет обязательно воспользоваться.

- Несмотря на то, что мы говорим о вашей биографии, она, безусловно, складывается из тех вещей, которыми вы занимаетесь. Я помню, что была замечательная конференция, посвященная Пастернаку, которая привлекла огромное количество ученых и российского масштаба и международного. Продолжения у этой конференции не было?

- Это был серьезный прорыв. Это была масштабная международная гуманитарная конференция, небывалая для Перми по уровню представительства. В области гуманитарных наук, я имею в виду. В Москве, в издательстве "Языки славянской культуры" вышел солидный том, который разошелся по всем университетам мира. А вот теперь возникает идея - почему бы в 2016 году повторить такую конференцию в более широком контексте. Такая идея есть. Получится - не получится, надо начинать об этом думать. У меня есть актуальные связи с большим числом влиятельных людей в разных странах, которым эта тема интересна и которые сюда конечно приехали бы, будь такая конференция.

- Большое количество людей, живущих здесь, в Перми...

- Конечно. Большое количество людей, живущих в России. Тем более, что имя Пастернака будет резко актуализировано в необычном контексте. Уже в июне этого года выйдет книга американских исследователей, которые обратились к архивам ЦРУ. История была известная. Они покажут, как ЦРУ способствовало распространению этого романа ("Доктор Живаго"). Разумеется, Борис Леонидович ничего об этом не знал, как и его друзья.

- Они думали, что его будут использовать в качестве "оружия"?

- Гуманитарного оружия. Да, в каком-то смысле. Всплеск интереса появится. А следующий, 2015 год - это год пятидесятилетия фильма "Доктор Живаго" - фильма Девида Лина, который получил пять Оскаров в разных номинациях. Это классика мирового кино, один из фильмов, которые постоянно смотрят на протяжении 50 лет. Он воспитал несколько поколений. Мы недооцениваем этого факта. Живаго - это не только большой роман, это определенный стиль представления России, русскости. Это страшно интересно.

- Я правильно понимаю, что и роман, и сам Пастернак вас с каждым годом все больше увлекают?

- Я бы не сказал. Для меня это внутренняя тема, во многом завершенная. Просто обстоятельства складываются так, что необходимо вести какую-то черту.

- Сама тема вас ведет?

- В общем-то да. Это завершенный цикл. У каждого проекта, у каждой идеи есть какая-то жизнь.

- А как он начался у вас? Как вы заинтересовались конкретно этим писателем? Или все случайно?

- Случайности здесь нет. На рубеже 70-х - 80-х я близко общался с пермской поэтической тусовкой - Виталий Кальпиди, Владислав Дрожащих, для которых это был один из самых главных драйверов их поэтического воображения. Особую значимость приобретало для них то, что они знали - Пастернак непосредственно связан с этим ландшафтом, с этой средой. Это вдохновляло. Поэтому эта тема изначально шла. Уже в 90-е годы возникла идея исследования этого эпизода жизни Пастернака. Первые пастернаковские чтения я провел в 1990 года, в столетие со дна рождения. Это была махонькая конференция. У нас не было денег и мы не могли никому ничего оплачивать, но к нам приехали замечательные люди, исследователи. Сейчас открываешь содержание и видишь: Дмитрий Бак, один из участников.

- Которого сегодня, попробуй, замани.

- Да, да. Мы многое делали вместе с моей женой, которая принимала непосредственное участие. Я Марине, своей супруге очень благодарен за это. Часто именно ее обаяние и ее умение общаться с людьми срабатывали. Например, я не думаю, что Андрей Андреевич Вознесенский приехал бы в Пермь по какому-то формальному приглашению - не было у него этого в планах. Но Марина познакомилась с ним, поговорила...

- Обаяла.

- ..да, и Андрей Андреевич приехал сюда. Это была триумфальная поездка.

- Вы и Мария Петровна Абашева очень увлечены литературой. Не просто увлечены, а профессионально ей занимаетесь.  И вдруг - журналистика в вашей жизни. Работа на кафедре журналистики. Есть предвзятое отношение к журналистике, что это некое сокращенное знание обо всем, что это в основном дилетанты, которые глубоко не внедряются в темы. Как у вас коррелируют два этих направления?

- Во всем, что я пишу, всегда есть публицистический элемент. Например, эссе - один жанров, которые я считаю для себя родными. Часто научные статьи содержат элементы эссеизма. Что касается кафедры, то журналистская деятельность, письмо - это для меня не чужое. Не профессиональное, но и не чужое. Главное ведь не в том. Вот что такое завкафедрой? Это человек, который  не занимается журналистикой, а создает команду. Творческую, креативную  -  из самых сильных, привлекает таланты, пробуждает инициативу, сплачивает коллектив, дает новые идеи для развития. И вот это мне, вроде бы, удается. У нас сейчас темпераментная, нестарая, эффективно работающая кафедра.

 - Когда вы затевали рождение кафедры в университете, вы же знали, что огромным авторитетом пользуется подобная кафедра в Екатеринбурге. Все отправлялись учиться туда. К идее создания кафедры журналистики в нашем университете долгое время все относились с большим скептицизмом.

- Годы прошли. Выпускники кафедры заняли массу ниш в пермской медиасфере. Создание кафедры - это не мой личный почин. Была создана специализация, потом специальность. Большую роль сыграла Лилия Рашидовна Дускаева - это был ее почин. Она замечательный педагог, ученый. Для нее журналистика - предмет исследования.

Затем, когда специальность укрепилась, возник вопрос о создании кафедры. И вот тут уже обратились ко мне с предложением. У меня был выбор между кафедрой русской литературы и кафедрой журналистики.

- Чем вас журналистика привлекла? Литература-то ближе вашей душе и сердцу.

- Захотелось вступить в новую воду. Потом, у меня к тому времени уже была команда, которую надо было пристроить к делу. Была команда учеников, команда молодых сотрудников, которым нужно было двигаться дальше. Разные факторы сыграли свою роль и я принял это предложение.

- И до сих пор держитесь на этом. Не было желания уйти, бросить?

- Я нашел компромисс между своей историко-культурной, филологической подготовкой и журналистикой. Я занимаюсь историей журналистики. Это предмет, который я преподаю. Это, оказывается, очень интересно и поучительно. Рассматривая историю журналистики XX века, находишь столько перекликаний  с современностью, что это дает повод для размышлений.

- А можно на истории журналистики историю страны изучить?

- Безусловно. Как раз в истории журналистики история страны, история настроений, история идей отражается более непосредственно, чем в литературе. Литература относится к жизни более опосредованно, она рассматривает жизнь в более глобальном развороте. Журналистика всегда погружена в гущу жизни, во все сиюминутное, злободневное, что потом пропадает. Этого часто не найдешь в литературе. Чтобы понять, что происходило в 30-е годы, нужно почитать, порыться в газетах того времени.

- Но там, наверное, между строк надо читать? Были времена жесткого следования идеологии.

- Ну почему? Не обязательно. Идея времени, дух времени - это в журналистике. В январе 1936 года в "Правде" появилась статья Давида Заславского, партийного журналиста. Тогда статьи были анонимными, но нам известно кто ее писал. Статья "Сумбур вместо музыки". Это был хамский, издевательский разгром Шостаковича. Там говорилось о том, что он предлагает антинародное искусство, что он предлагает формалистические выкрутасы, вместо простых и понятных народу мелодий. И когда читаешь эту статью, понимаешь драйв, темп и настроения того времени очень отчетливо. И разве нет никаких перекличек с нашим временем.

- Вот! А что сегодня? Сегодня такие же статьи выходят.

- К сожалению, да. Мы многое начинаем повторять из того, что повторять бы не стоило - неразумно. Оказалось, что Шостакович - великий композитор, вошедший в сокровищницу мировой культуры. А его упрекали в антинародности, в непонятности, в формалистической эквилибристике и выкрутасах, в том, что нет простых народных мелодий.

- Сейчас статьи выходят про современные театры. На телевидении программы выходят...

- Да, да. Такие переклички есть. Журналистика конца 40-х годов - тогда одной и главных тем была идея советского патриотизма. Она прослеживается массе статей, начиная со статьи Шепилова, помните фильм "И примкнувший к ним Шепилов"? Это была  такая темпераментная статья "Подвал правды". Советский патриотизм. Язык, обороты, постановка вопросов, аргументация - это все очень интересно. Изучение истории журналистики дает пищу для понимания современности.

- Вы много общаетесь на разные темы с молодыми. Что вам лично дает общение со студентами? Меняются ли они? Влияют ли они как-то на вас? Отличаются ли нынешние студенты от тех, что были 5 лет назад?

- Конечно, влияют. Когда постоянно находишься в такой молодой, темпераментной среде, перестаешь ощущать время или ощущаешь его немного по-другому. Студенты конечно изменились. Общаясь с ними, я многое для себя понял. На них я понимаю, что эпоха Гутенберга и галактика Гутенберга... мы из нее перелетели в другую галактику бесповоротно в галактику интернета, по Кастельсу. И теперь упрямо требовать от студентов того, что можно было требовать 10 лет назад, как-то бессмысленно. Есть коллеги, которые этого не понимают, что они другие. то, что они не читают книг или меньше их читают - это не порок. Просто они переходят в какое-то другое состояние сознания, на другие инструменты общения. На них я и вижу, насколько прав Маклюэн, который сформулировал показавшийся в свое время парадоксальным афоризм "Media is message", по-русски говоря - "Форма есть содержание". Медиа - это не инструмент, медия - это новое содержание. Медиа меняет сознание, меняет мир, меняет отношения. Мы погружены в свое время, поэтому плохо замечаем эти революции. То же появление кино - оно целиком перестроило восприятие мира. Мы непрерывно в этом участвуем, но плохо это понимаем. До сих пор мы преподаем в школах литературу, делая вид, что в XX веке не произошли несколько медиа-революций, которые требуют абсолютно иных подходов к образованию.

Так что, общение со студентами очень важно. Я перестал к ним предъявлять мелочно-формальные требования. Креативность - да. Способность необычно смотреть на вещи - да. Но, само собой, надо знать некоторые минимумы. Они славные ребята.

- Многие мои коллеги, которые пришли к нам на радио из других сфер - педагоги, академия культуры  - это люди, которые уже в сознательном возрасте открыли в себе тягу к этой профессии. Хочется что-то узнавать, донести, рассказать. Какой мотив у молодых ребят, когда они после школы выбирают журналистику?

- Несколько мотивов. Во-первых, приходят люди, которые связаны с письмом, с творчеством. Они часто выбирают не филфак, а журналистику. То есть, часть людей с литературными амбициями идет к нам. Например, Люба Мульменко пришла на журналистику именно с этим мотивом.

- И была хорошим автором в СМИ. Сейчас хороший драматург…

- Да-да. Есть и более размытые, неопределенные мотивы, связанные с  представлением о журналистике, как о чем-то престижном, модном... быть на виду и так далее.

Есть мотивация четкая - выбор профессии. Но таких немного. Они меняются на глазах. Мотивация размытая - быть на виду, быть у микрофона или быть на экране, на первой полосе - эта неопределенная мотивация укрепляется. Они рано начинают работать, рано себя проявлять. С третьего курса все, кто может, уже как-то пристраиваются. В отличие от филологов, они более активны, более прагматичны, более приспособлены к жизни.

- И быстрее узнают - ошиблись они или нет.

- Да. Как правило, большинство не разочаровываются. На кафедре творческая, креативная атмосфера, творческие люди. Я в высшей степени поддерживаю, когда коллеги выходят во внешнее пространство, ведут какие-то проекты. Допустим, Анна Александровна Сидякина одновременно программный директор Пермской синематеки  - это дополнительный стимул для усиления ее как преподавателя, привлечения к ней студентов.

- А как это хорошо для студентов!

- В том-то и дело. Они сразу ступают на какие-то практические площадки. Тот же пресловутый  "Юрятин"  - все медиасопровождение делают наши студенты.

- Я помню ваших студентов, которые со свечами по центру города ходили. Это же для них незабываемо.

- Мы приветствуем такие вещи, чтобы они входили в какие-то сферы общественно-культурной практической деятельности. Поэтому мне нравится, что на кафедре очень много ярких людей. Николай Филиппович Пономарев, великолепный, блестящий фонтанирующий идеями, увлекающий студентов. Иван Михайлович Печищев. Студенты обожают они его. Елена Георгиевна Власова, Анна Александровна… Хороший коллектив, боевой, темпераментный.

- Вам повезло с окружением. Подобное притягивает подобное, говорят.

 - Это создаваемое окружение. Иван Михайлович – мой аспирант. Анна Александровна и Елена Георгиевна – они изначально мои ученицы.

- Таких людей ведь тоже надо удерживать.

- Разумеется. Их удерживает атмосфера, общение и то, что это стимулирует их работу в других сферах.

- Лет 5-6 назад, в пермском обиходе появилось понятие культуртрегер. Вас тоже относили к числу флагманов культурных революций, событий в нашем городе. О чем вы с радостью вспоминаете и от чего вам сегодня горестно?

- Прошедшее четырехлетие бури и натиска – оно было очень плодотворным, не смотря на всю критику.

- И вы с Мариной Петровной активно включились в этот процесс.

- Безусловно. Это очень симпатичные люди, яркие проекты, расширившиеся круги общения, контакты и большая роль в изменении среды. Тот же самый Марат Гельман – помимо того, что очень колоритная личность, это человек с идеями большими, масштабными, яркими, с большим опытом управления проектами. Его присутствие в городе было плодотворным. Ведь в конфликтах, развернувшихся вокруг пермского культурного проекта, были не только мотивы идейные. Было чисто инстинктивного сопротивления – «понаехали тут», «мы сами с усами, сами по себе». А Пермь ведь всегда, всю свою культурную историю, жила и бодрилась инъекциями извне.

Польская ссылка в Перми. Кто лучший архитектор, построивший в XIX веке лучшие здания? Турчевич – ссыльный поляк. Кто открыл первый в Перми книжный магазин? Пиотровский Юзеф – тоже поляк. А ближе к нашим временам – чем обязана Пермь возникновением замечательной культурологической школы? Тому, что из ВУЗов Киева изгнали семью безродных космополитов – семью Кертманов – Льва Ефимовича и Сару Яковлевну Фрадкину. Они укрепили кафедру, они внесли новую струю. Так что, это естественный закон развития места. Есть элементы местечкового сознания и это не лучшие элементы осознания города.

- Это возможно как-то побороть, как-то исправить? Или это уже наше родовое?

- Это «наше» для любого города, пока он не перешел в статус мегаполиса. Вот Пермь называют мегаполисом, но он никакой не мегаполис. Вот Екатеринбург уже вышел в этот статус.

- Пермь, все-таки, периферия?

- Есть просто типология городов. В типологии городов Пермь – крупный провинциальный центр. Вот Екатеринбург – уже мегаполис. Он гораздо более открыт. Он спокойно воспринимает влияние извне, он выращивает открытых людей в большем количестве, чем Пермь.

 - А что касается культурной политики – у них не было такого резкого, агрессивного вторжения…

- А дело в том, что у них вакантных мест не было, а в Перми они были. Вот современное искусство. В Екатеринбурге место, которое у нас занял Гельман, уже было занято местными людьми. Там было отделение государственного центра современного искусства, там была прекрасная Алиса Прудникова и вокруг нее уже была создана среда. Из Екатеринбурга вышли художники, те же самые «Синие носы», Саша Шабуров и многие другие. Там пространство само сформировало эту нишу, заполнило ее людьми. В Перми эта ниша была пустой.

- Но вы себя  активно проявляли и до прихода культурной революции, и во время и после.

- В этом плане для меня ничего не изменилось. Мы с Мариной чем занимались, тем и занимаемся. Например, фестиваль «Словонова» пришелся нам в высшей степени по душе, и Марина Петровна добилась переформатирования этого фестиваля, серьезного его разворота в сторону уральской региональной поэзии.  Идея уральского треугольника, уральских дней, она исходила от нас. У нас была своя политическая линия – объединение центра и периферии.

- Почему эту политическую линию закрыли.

- Происходит глобальный политико-культурный сдвиг, смена приоритетов.

- Вы принимаете участие в создании нового закона о культуре?

- Я его видел, я с ним знаком, но это не совсем мое дело.

- Но у вас есть какое-то мнение по поводу этого?

- То, что предлагается – это документ, в целом, неплохой. В обсуждениях меня порадовало то, что появилось, наконец, понятие «нематериальное культурное наследие». Согласно этому, к культурному наследию относится, например, топонимика – важный момент для любого места. Или какие-то пространства, исторические и культурные события. Это важно. Конечно, здесь есть перенос акцента с инноваций на традиции, хотя, в нормальном культурном процессе инновации и традиции должны быть дружны. Любая культура  иерархична и живет многообразием. Есть элитарная культура - лаборатории искусства, где художники вырабатывают новый язык, новые формы. В любой словесной культуре необходим свой Хлебников, который является поэтом для поэтов. Необходим Марсель Дюшан, который является художником для художников. Они формируют языки.

- У нас сегодня в Перми есть такие?

- К сожалению, пока нет. Но эти годы пробудили местную инициативу. Логика развития любого процесса: вызов – ответ. Пермь конструктивно отвечала на вызовы. Например, на вызов Гельмана. Из сравнительного  небытия был извлечен прекрасный художник, мастер стрит-арта Жунев. И стрит-арт стал развиваться по местным инициативам, а не так, как навязано извне.

- Сейчас он звезда.

- Вот именно. Это был ответ. И замечательные инсталляции, которые делал Павлюкевич на выставках. Это тоже ответ.

- А что касается поэзии?

- В поэзии в 2000-е годы появились хорошие имена. Одно время казалось, что энергетика из этой сферы полностью ушла, но за последние годы любопытные, интересные имена появились. Например, Иван Козлов – наш студент, который пишет своеобразные любопытные стихи, где детские страхи с сны переплетаются с трезво наблюдаемой реальностью. Условно-фантастический реализм. Хороший, яркий голос Антона Бахарева. Или  своеобразный, любопытный Кочнев, который недавно издал книгу. Если бы мне в голову пришла идею написать рецензию в стихах, я бы назвал ее «Тихий – тихий Сайлент-Хилл», потому что это обыденность, приобретающая черты фантастического гротеска, такое изолированное странное пространство, в котором происходят странные вещи.

- Те события, которые происходят в стране, с Украиной, с Крымом, вы их наверняка обсуждаете свое отношение к этому со своими студентами. Это как-то влияет на процесс обучения?

- Конечно, все это обсуждается. Но я не обсуждаю, потому что мои курсы – историко-журналистские.

 - Но Вы же не можете абстрагироваться от политики…

 - Я не абстрагируюсь от этих событий, я об этому думаю и мне не кажутся эти процессы позитивными. Я думаю, что стратегические и национальные интересы отходят на второй план, потому что вместо благоустройства страны и заботы о народосохранении на первый план выдвигаются амбициозные и не бесспорные геополитические притязания. Страна находится в не лучшем положении - масса бедных людей, разрушающиеся жилища… Посмотрите на среду, в которой мы живем. В Перми, кроме маленького участка в центре, нет ни одного нормального тротуара. Все разбито, покрыто грязью, дома ветшают. Вот чем нужно заниматься. Нужна технологическая революция, новые производства. Я боюсь, что это сдвигается на второй план. За 2000-е годы, когда в страну притекло более триллиона нефтегазовых долларов, что мы получили? Недавно смотрел английскую статью по скоростным железным дорогам в Китае. С 2002 по 2014 годы там построено 15 тысяч километров скоростных ж/д – связаны все провинциальные центры дорогами со скоростью 250 и 350 км/час.

- А у нас?

- У нас построена одна такая железная дорога – между Москвой и Санкт-Петербургом. А для России, с ее расстояниями – это же стратегия развития, стратегия выживания экономики.  Куда все это ушло?

А теперь, когда страна вступает в кризис – тем более важно сосредоточиться на внутренних проблемах. Я не думаю, что изоляция, которая нам угрожает – это благотворно.

- Интересно ли будет будущим журналистам работать в таких условиях – когда это нельзя сказать, то не на благо страны, это не патриотично?

- Закрытых для обсуждения вопросов быть не должно. Весь опыт показывает, что чем шире свобода, тем быстрее развитие. Великолепный взлет нашей оттепели. Стоило только сфере свободы раздвинуться, и как мощно рванула страна! Вот тогда мы могли выйти на передовые рубежи.

- Так может нам просто переждать этот период, сцепив зубы? Мы же знаем, что в нашей стране все по кругу…

- Дай Бог, чтобы этот круг совершился. Фильм «Оттепель», который недавно с таким успехом прошел по телеэкранам – это такая ласточка ожидаемого. Это был очень благотворный период.

- Вы его застали?

- Только краем. Сейчас, знакомясь с историей журналистики того времени, я это ощущаю через факты. Тогда, с 57 - го по 64 – й годы наши ученые получили четыре нобелевские премии в области точных наук. Мы вышли в космос, восстановили народное хозяйство. Был мощнейший технологический, инженерный, творческий, культурный прорыв. А потом мы, будто бы, миновали какую-то развилку и пошли не по той ветке.

Советскому союзу в 60-е годы ощутимое преимущество давала сильная консолидация общества. Общество жило в системе фундаментальных позитивных ценностей, которые тогда разделяли все. После 64 года, после 68 года началось расслоение общества, распад его на изолированные группы. И к чему это привело мы видели своими глазами.

- Завершая программу «Биография» вернемся к вашей биографии. Не могу не спросить о вашей главной встрече в жизни – встрече с Мариной Петровной. Такое ощущение, что вы всегда вместе, хотя и работаете в разных ВУЗах.

- Все очень просто: я ее люблю. Мы очень разные, мы часто спорим…

- Но вы по умолчанию на стороне друг друга.

- Конечно. И есть площадка совместной работы. У нас общие интересы и есть эффект взаимодополнения.  Она обладает массой замечательных качеств, которыми не обладаю я. В какие-то решающие моменты именно ее качества способствуют успеху и движению вперед. Это была прекрасная встреча на Воробьевых горах. Я был из Перми, она была из Новосибирска. Мы познакомились в Аспирантуре.

- И привезли ее в Пермь.

- Да (смеется). Она к этому неоднозначно относится.

- До сих пор?

- Да.

- Но, тем не менее, Пермь стала для вас общим домом?

- Ну… безусловно. Это город, где жизнь проходит.

- Можете считать себя счастливым человеком в сравнении с кем-то или вспоминая, о чем вы когда-то мечтали?

- Я думаю, счастье в таких категориях не измеряется. Когда начинаешь сравнивать себя с кем-то, сразу начинаешь чувствовать себя несчастным.

- Ну хорошо - вам нравится ваша жизнь?

- Мне моя жизнь нравится. Пожалуй, так. Я всегда занимаюсь тем, что мне нравится.

- Ну, тогда вы счастливый человек.